Выбрать главу

Однако Хмелянчук просчитался. На собрании разразился страшный скандал. Он забыл об Олексихе, которая уже привыкла к мысли, что клочок земли за рекой принадлежит ей. Баба подняла крик. Неожиданно на ее стороне выступила и Паручиха. Рафанюк испугался и сразу замолк, а как раз он-то и должен был внести предложение о том, чтобы вернуть попу отобранную у него осенью землю. Он говорил робко, неуверенно, озираясь и так откровенно оглядываясь на Хмелянчука в те моменты, когда ему не хватало слов, что Хмелянчук поторопился забиться в угол за спины баб.

— Так я, стало быть, думаю вот что… Может, мы и обидели отца Пантелеймона… Стало быть, бедствует он, это всякий знает. А жить ведь надо…

— Ведь сказано, что самое главное — это человек, — вмешалась Мультынючиха, и все оглянулись на нее: откуда у нее такая мудрость.

— Ясно… Советская власть должна обо всех заботиться. А вот отец Пантелеймон…

Лучук насмешливо кашлянул, и Рафанюк быстро оглянулся на Хмелянчука. Но тут вскочила красная как рак Олексиха.

— Это что же?! Конфискована земля или не конфискована? Полагалось ее брать или не полагалось? Все было сделано как следует! У попа и так всего довольно, так вы еще хотите ему за чужой счет пузо набить? Мало он людей обирал? Какой тут может быть разговор о поповской земле? Земля моя, Макарова, и кто там еще получил участки. Ишь, какие умные, что выдумали!

Она стояла подбоченясь, красная, разъяренная. Рафанюк уселся на скамью и как воды в рот набрал. Овсеенко рисовал на столе какие-то узоры, не поднимал глаз и молчал. Он чувствовал, что вопрос о поповской земле проваливается, и боялся Хмелянчука. Что теперь будет? Что надо делать? Как молния, промелькнула мысль о подделанных счетах, о Казе, о сделках с Вольским, с мясником.

Олексиха оглянулась, словно в поисках жертвы, и набросилась на Овсеенко…

— А вы что? Сидите — и никаких? Не слышите, что делается! Это называется советская власть — у бедняка забрать и попу в глотку пихнуть?

— Прошу успокоиться, — сурово сказал Овсеенко, вставая. Не глядя в ту сторону, где он чувствовал присутствие Хмелянчука, он официальным тоном объявил:

— Есть предложение отдать конфискованную в свое время землю попу, принимая во внимание тяжелое материальное положение, в котором он находится. Кто за это, прошу поднять руку.

Лучук вскочил:

— Откуда взялось такое предложение? Кто его вносил? Не было такого предложения!

— Недопустимое дело! — вспыхнул Петр, до сих пор молчаливо сидевший в углу. Овсеенко взвился, как пришпоренный.

— А вы меня не учите, что допустимо, что не допустимо. Никто здесь учить меня не будет! Я веду собрание, а не вы! Прошу голосовать!

Шум в комнате все усиливался. Крестьяне были совершенно сбиты с толку:

— Что ж вы не поднимаете руку?

— А за что теперь, — за то, чтобы отдавать или чтобы не отдавать?

— Чтобы отдать.

— Да что вы говорите! Сначала голосуют те, кто не хотят.

То тут, то там неуверенно поднялись руки. Батраки стали топать ногами:

— Никаких голосований! Не будем голосовать!

— Нищие! — бросила им в лицо Мультынючиха. Кто-то уже кинулся в драку. Овсеенко тщетно пытался перекричать всех:

— Товарищи! Спокойно!

— Как же, будет тебе спокойно! Смотрите, какой!

— Уже снюхался с попом!

— Я с вами иначе поговорю! — заорал взбешенный Овсеенко, уже совершенно не владея собой. — Я вам покажу, где вы находитесь!

— Мы-то знаем, где находимся, — у себя, в Советах! — крикнул Лучук.

— Нечего нас пугать!

— Сам в тюрьму сядешь!

— Зови кого хочешь! Тебя первого заберут!

— Мы-то не боимся!

Хмелянчук, Рафанюк и несколько их тайных союзников потихоньку убрались с собрания. Овсеенко остался один перед разъяренной толпой мужиков и баб. Они напирали на него все решительнее. Выкрикивали ему прямо в лицо все, что у них наболело в сердце за последние месяцы. Плотина прорвалась. Мужики теперь громко кричали о том, что до сих пор передавали друг другу лишь шепотом, по секрету.

— На девок своих в Синицах кричи, а не на нас!

— Сколько тебе поп заплатил, что ты так за него стараешься?

Овсеенко понял, что ему не совладать с разбушевавшейся толпой. Он грохнул кулаком по столу:

— Закрываю собрание!

Он одним движением смахнул со стола бумаги, поспешно вышел в свою комнату и заперся на ключ. Из зала еще некоторое время слышался шум выходящей толпы. Жарко препираясь, все направились к деревне. Кое-кто, остыв на свежем воздухе, вновь обрел рассудительность.