— Строгая баба, — ворчали те. Но слушались.
— А с вами иначе нельзя, — отвечала баба.
Она и стол накрывала их верхушке в "моей" палатке, когда они выговорили в мегафон все свои заготовленные речи. Я засыпал уже под пьяные голоса каких-то главарей.
— Если б не "Братство" (Флаг этой организации висел возле одной палатки), — говорил грубый мужской голос, — у нас бы ничего не вышло. Кто палатки привез нам с Луганска?
— Вот у кого дисциплина! — Откликнулся чей-то другой голос.
…А рано утром я уже подходил к Лавре. Сказать по правде за год я порядком забыл, все эти лаврские стежки-дороги. И, поэтому, мне пришлось спрашивать у каких-то мужиков. Они ковыряли лед под высокими лаврскими стенами. Вначале я принял их: за лаврских трудников.
— Как пройти к кельям, где живут трудники? — Спросил я у них.
Мужики стали переглядываться. Потом уставились на меня непонимающими глазами.
Это должно быть те бомжи, что живут в 57 корпусе. — Догадался один из них.
Показали мне дорогу.
Я быстро разыскал послушника Геннадия.
Послушник Геннадий, с которым я так мило расстался всего лишь год назад или не узнал меня или только прикинулся, что не узнал. За этот год у него еще заметнее округлился животик под кожаной курткой, которую он неизменно носил поверх застиранной монашеской рясы. А щеки уже явно можно было разглядеть стоя у него сзади. Сказывались, очевидно, не столько чудотворная аура, здесь, в Лавре, а все же больше, наверное, проявлялись неплохие лаврские харчи. Его волосы в бороде еще больше поседели. Так же поседел и конский хвост, торчащий из-под кожаной кепки.
— Иди к «Мудрому», — сказал он, после недолгого вступления. — Там есть одно место в верхних кельях. Навели там хоть какой-то элементарный порядок. Стали менять белье. Наконец-то, вычистили этот бомжатник! — Подытожил свои успехи в деле налаживания надлежащего порядка, строгий послушник.
Какое же было у меня удивление, когда, поднявшись наверх, я узнал в "Мудром" — Толика, — того самого парня, который любой ценой хотел стать монахом. Будучи только трудником, как все живущие в этих кельях, — он завел себе такую же бороду, какую носили только настоящие монахи. Волосы на макушке тоже были собраны тоже в тугой пучок. Новое имя себе, я думаю, он тоже выбрал себе не случайно. Он подражал в этом тем многочисленным монахам, которые лежали в гробах в Дальних и Ближних пещерах. Там, возле каждого есть табличка, на которой написано: «Преподобный Григорий- чудотворец» или «Преподобный Иеремий — прозорливый».
Жил он уже в отгороженном «своем» уголке передней кельи на втором этаже пристройки к 57 корпусу. Первым этажом эта пристройка вся вросла в землю. Толя уже позволял себе считать, что всякую выполненную здесь роботу, которую выполняли трудники, он делает сам. Он носил старый застиранный подрясник, и внешне уже был, как две капли воды, похож на настоящего монаха.
Он, тут же, прикинулся, что у него амнезия. Он тоже, как и влиятельный послушник, перестал узнавать меня.
Я просил его поселить меня тоже в передней, более просторной кельи.
Но Толя вдруг заартачился.
— Здесь я командую, — сказал Толик. — Я поселю тебе туда, куда посчитаю нужно! Место в моей келье еще нужно заслужить, — объяснял он.
У него уже, как оказалось, как и у тех святых апостолов, появились свои ученики и последователи, которых он приближал к себе, селя их в передней келье. А еще больше он держал места для тех послушников, которых в виде наказания временно переводили в трудники. Толик готовился стать послушником, и заводил себе, таким образом, знакомства в этой среде.
Из его друзей особенно выделялся плотно сбитый лысеющий парень Сережа. Я видел их только вдвоем. Толик растолковывал ему догмы святого писания. После работы они дружно отправлялись к послушнику Евгению учить каноны. Толик еще отчаяннее спорил с послушником. Поводом, как правило, служило толкования тех или иных догм святого писания. После этого подолгу они не могли успокоиться. С их кельи то и дело доносилось: «Я так сказал, а он это не так понял! Он, вообще, ничего не понимает».