*** И тогда я увидел тебя. Ты шла по небу, как по огромному малиннику, и, как ветви, обсыпанные ягодами, телом своим раздвигала созвездия. Луну жёлтым эмалированным бидончиком ты держала перед собой. 1983
Портрет Я рисовал твой портрет. Измазал краски, истёр кисти. Завалил комнату холстами и картоном – всё убого. Тогда я вцепился в Солнце и выкатил его из гравитационной ямы. «Допустим, это рот», — объяснил я себе. Хотя и отлично знаю, что твои губы горячее солнца. Ночью, чтобы никто не видел, я распилил Землю по Гринвичскому меридиану и растащил половинки поодаль. «Это будут глаза». Хотя даже космонавту, вернувшемуся из-за тридевяти галактик, Земля не скажет больше, чем говорят твои глаза мне. Затем я разломал астероидное кольцо и поместил два обломка там, где должны быть брови, и космос густо размазал вокруг наподобие твоих чёрных с серебринкой волос, а сбоку прицепил комету Галлея вместо заколки. А потом я привёл тебя и показал твой портрет. «Ничего, — улыбнулась ты, — но, конечно, если взять в рамочку. У меня над кроватью как раз есть свободное место». 1983
Моя родословная Я родился в селе под названьем Село и в речке по имени Речка купался и в лес, прозванный Лесом, ходил по грибы. Мама моя для соседок всегда была просто соседкою Мамой. Я Школу окончил (единственную в селе) и в город поехал, который на всех картах мира уж тысячу лет гордым словом Город обозначался, и там поступил в институт, который студенты всех поколений на жаргоне своем обзывали всегда Институтом. Женился. Жену мою звали Женой, и дочку свою мы Дочкою окрестили. Нередко после Работы (а ВУЗ я кончал по специальности «просто работа») за Стол типа «стол» я садился и силился думать, но часто от усталости засыпал. А думал я глупости, в общем, что Земля, например, состоит из земли, а Солнце является солнцем планетной системы. Что Галактика – это галактика, а вселенная – только лишь часть Вселенной. Однажды ко мне пришёл Друг и, бухнувшись в Кресло, сказал, протирая Очки Манжетой Рубашки, что Война, может, будет, а, может, и нет. В ту ночь мне приснилось, что СРАЗУ ЖЕ, КАК ПО РАДИО ОБЪЯВИЛИ, ноги мои несли меня к Призывному Пункту (так гласили белые буквы по кумачу), и вскоре Военный (но что интересно, по званию он был военный и по фамилии — гы! — Военный тоже) у меня потребовал Имя. – Имя, – ответил я просто. – В переводе значит «имею». – Отчество? – продолжал Военный. И я стал объяснять: — Я родился в обычном русском селе с негромким названьем Село и в чистой прозрачной речке с красивым именем Речка купался… 1984
*** Однажды в детстве я дёрнул родителя за штаны и спросил, что такое грамм. Он отломил кусочек чёрного хлеба и показал: вот примерно. А затем аккуратно положил его в рот. С тех пор даже в задачках по химии вместо 30 граммов аммиака я представлял себе 30 кусочков хлеба. А на физике мог запросто пересчитать на такие кусочки массу Земли или Солнца. И потом, повзрослев, при всём своём скоморошестве, никогда не улыбался на громкий плакат в столовой: «Хлеб — мера всех вещей». 1984
*** Мать встанет. «Ох, ты мнеченьки, — вздохнёт над нами, — спим?» И сны её, как ленточки, в печной вплетутся дым. Весь день в заботах маетных, а солнце — Эй, постой! — промчалось, будто маятник качнулся золотой. В избе часы настенные стучат который год; их, как саму вселенную, мать на ночь заведёт. Поставит время верное, верней, чем под сургуч, и за божницу древнюю зачем-то спрячет ключ. 1984 *** Ты полюбишь ту землю, на которой полюбишь впервые, где впервые и ревность окажется в радость, где вокруг горизонты, как стёкла стоят ветровые, защищая от бурь и невзгод и от всех неурядиц. Здесь бы жить бы да жить, все прошедшие годы позвать бы, дорожить, как наградой, любою душевною раной, но по долгу приличия, как после похорон свадьба, тут влюбиться по-новой до смерти всё кажется рано. 1984
*** Сосны да кустарники, тропки, деревеньки — вдоль по речке Тарноге, по реке Кокшеньге. Где бродил не пойманный Серый-конь, скиталец, луговыми поймами — всё подковы стариц. Синь над беломошными древними борами. Лес стенами мощными, а светло, как в храме. Мёдом воздух балует, в мире нет другого. Деревушка малая — свой особый говор. Здесь поднявшись на ноги, вдаль спешим частенько, только путь у Тарноги навсегда в Кокшеньгу. Сосны да кустарники, тропки, деревеньки... Только путь у Тарноги навсегда в Кокшеньгу.
1984 - 2022
Горе Он не ползал — ходил, в руках две палки, на коленях сноровисто, как на лыжах. Из бороды его пыль тряслась, будто из старой пакли, что воробьи натаскивают под крышу. Гришка Юродивый. Пялились на него разини, когда он стоял перед ними ростом не выше завалин. «Горе, эй, луковое!» — издали дети его дразнили. «Горюшком» женщины ласково называли. Он побирался ещё с колхозных событий, стар и бездомен. Геологи говорили, вроде жил он за Чёрным болотом то ли в заброшенном ските, то ли в разбившемся вертолёте. Раз в год, весной, он напивался вусмерть. Пьяный геолог палил над ним сразу из двух ракетниц. Небо не успевало костью сломанной треснуть, как апокалипсно-красно засвечивалась окрестность. Так он и умер по пьяни в дни Первомая, свалившись в реку, и плыл от деревни к деревне. Вроде бы всюду пытались выловить тело, но не поймали, и вроде бы всюду потом напивались до одуренья. Так Горя не стало. Но тут и настало горе: селенья, прежде сидевшие друг га друге, вдруг стали пустеть; на красно-глинистом взгорье сгорела последняя деревянная церковь в округе. И как в те года, когда изымались излишки, селенья забились в себя, хирели, хирели. Лишь красный фонарь на буровой, уже брошенной, вышке отпугивал самолёты, словно предупреждая их о холере. 1984