Пьют, закусывая салом,
эти старые слова,
чтобы в небе тёмно-алом
закружилась голова.
И в январской суматохе
на колючем сквозняке
раскраснелись чьи-то щёки…
«Шухры-мухры», «прихехе».
Оптимистическое
Здесь от Уймона до Гагарки
дорога в горы пролегла,
и березняк на катафалке
увозит до рассвета мгла.
Простора мало в том значенье,
что всюду виден горизонт,
зато без меры – гор свеченье,
и небо круглое – поёт.
Здесь люди флягами судачат
и тракторами поутру
зовут осеннюю удачу,
которой нос чужим утрут.
Здесь мыслят фабулой, рассказом
про Беловодье или чудь,
и на КАМАЗе одноглазом
мечтают в небо завернуть.
И радуги, пройдя дворами
и заглянув в леса, где мхи,
здесь машут путнику хвостами,
как на подворье петухи.
«Здесь будет всё, – вещают звёзды,
указывая людям путь, –
покуда в сердце не морозно
и в завтра хочется шагнуть.
Покуда череда событий,
освобождая от хлопот,
речами дружных чаепитий
на землю радугу зовёт».
В летний полдень
Танец красных поплавков –
словно гномы на ходулях,
полюбив восточный плов,
в гости к рыбам заглянули!
Леска тянется к лицу,
груз за нею волочится,
словно жалобу Творцу
пишет тень летящей птицы.
Воды в белых пузырьках –
это в ампулах больному
губка рыхлого песка
подаёт из гастронома.
На конце крючка – тоска,
красной повести чернила.
Бок живого червяка
мелюзга пошевелила.
Плеск воды отметил час
торжества для рыболова,
и улыбка родилась,
и блеснула фиксой новой.
Уймонская долина
(феерия)
Уймонская долина в платье белом –
белее сдобы, слаще молока, –
чуть посветлело в мире, зазвенела
заботливою пчёлкой у цветка.
Она тропою шла, ведущей к лету
и к трём любимым братьям-близнецам.
Июнь, июль и август, разогретый
дыханием полынного венца,
её встречали, стоя на пригорке,
ковыль-трава стелила свой ковёр,
и было слышно, как открыла створки
на небе Мать Мария, и в простор,
омытый светом, бросила улыбку –
живой комок нездешнего тепла…
«Играйте, дети! В вашем мире зыбком
и я играла в мяч, когда жила».
Бабочки
От полевой епархии века
целуются два синих лепестка,
в уключине работая одной,
узнав узду и узел золотой.
Как хорошо им в домике цветка!
Сто бабочек – и вот уже река,
сто лилий – и обеденный уют,
где детям в чашках небо подают.
Но вот, чересполосицей украшен,
несётся шмель среди цветочных башен
заречной лады – матушки Европы,
где всем готовы вкусные сиропы,
и в небеса срываются, легки,
аншлаговые долгие хлопки…
О, бабочки!
Катуни
Ужели ты лазурная верёвка,
в ушко Алтайских гор продёрнутая ловко?
Рабочим сердцем гонишь кровь свою
на радость декабрю и январю.
В твоём крупноголовом рыбьем теле
желудочные камни запотели,
и гонкою за призраком любви
полны пороги бурные твои.
Зато Садко на дне твоём играет
на гуслях красоту – и сердце мает,
и пузыри пуская из ноздрей,
щекочет брюхо сонных карасей.
Катунь, дари из своего именья
мне лишь одно – живое вдохновенье!
Тебя в стихах я звонких воспою
на радость январю и февралю.
Зелёный бык
Я к чудесам земным привык
и ледники пою Алтая.
Но вот и он – зелёный бык –
идёт и головой мотает.
Его зелёные рога
полны задумчивости камня,
и чешет голову быка
осока влажными руками.
Среди ухоженных коров
он – как алтайская сиротка:
и бабочкам весёлым кров,
и заводи широкой – лодка.
Зелёный бык? Таков удел
деревьев в лунном окруженье!
Округу пачкает, как мел,
туман, меняя положенье.