Там и сям раздаются обеспокоенные голоса: — Слышали? В Польше отменен «Борис Годунов»! — Беспокойство это представляется неуместным — во всяком случае, пока рвутся снаряды. Пушкин с Гоголем и Чехов с Толстым за себя постоят, да и мы как-нибудь справимся. А то, что украинские писатели не хотят участвовать в одних мероприятиях с русскими независимо от их политических взглядов, тоже естественно: ты ведь отправился в Армению и Германию, а не в Мариуполь и Киев. Хорошие русские, с точки зрения украинцев, стоят с плакатами на Красной площади или сидят в СИЗО.
Анкета. Доходишь до пункта Nationality — надо выбрать из списка свою. Албания, Алжир, Андорра… Как заманчиво было бы выбрать Андорру или Габон, но нет, листай дальше, до Rußland. Привыкай, привыкай, тебе теперь до конца твоих дней выслушивать речи: русский или не русский — не важно, есть много хороших русских людей. Можешь считать это платой за удовольствие читать Пушкина с Гоголем в оригинале.
— Вы теперь, как те немцы-антифашисты, что оказались за границей Германии с немецким паспортом на руках. Их ведь тоже воспринимали как граждан враждебной страны, — говорит немка, директор крупного культурного института.
Интервью для бельгийской газеты. Корреспондент, который берет его, очевидным образом не готов: не знает, например, что Украина входила в состав СССР, по нескольку раз повторяет одни и те же вопросы: так вы, получается, против этой войны? Ты готов взорваться, наговорить резких слов. Охолони, дружок, возьми себя в руки, сбавь тон.
You'll be back in Tarusa some day and that will be a glorious homecoming! — пишет добрый американский друг. Уж чего-чего, а триумфа ожидать не приходится: возращение, если и состоится, будет вполне бесславным. Про это снято кино: Берлин, октябрь сорок пятого, юный немец с виноватой улыбкой приезжает из США с намерением помочь фатерлянду, дело заканчивается трагически. Впрочем, будущее менее предопределено, чем когда бы то ни было: подобных катастроф на нашей памяти не было, и доля фатализма неизбежна, даже нужна.
Одна из странностей нынешней эмиграции состоит в возможности — не для всех, но для большинства — в любой момент вернуться в то место, которое мы по-прежнему называем домом, — оглянуться, не сделавшись соляным столпом. Нет, не думать о возвращении, иначе рискуешь превратиться в комического персонажа столетней давности, эмигранта из бывших, рассуждавшего в парижском, берлинском, пражском кафе о мерзавцах-большевиках и скором воцарении Романовых. Где твоя койка, там и твой дом — жизненная установка, всегда казавшаяся привлекательной. Научиться ей, сделать ее своей, проще, чем прежде думалось.
Сон из мирных времен (тарусский дом, сирень), постепенное пробуждение, можно застрять еще на мгновение в этом блаженном сне, удержать его. Ты еще там, где только что был, но затем открываешь глаза и явь, реальность, охватывает тебя со всей страшной силой: скоро два месяца как началась война. Человек, которому отрезали ногу, играет во сне в футбол, — тем ужасней будет момент, когда он проснется. В процессе жизни такое приходилось уже переживать несколько раз: с наибольшей силой после смерти отца. Но тогда это было делом частным, твоим, теперь же похожие чувства, вероятно, испытывает вся живая часть русской нации — те, у кого зеленая могила, красное дыханье, гибкий смех. С ежеутренней необходимостью решать, ради чего ты проснулся.