Один из тех, кого особенно преобразило пребывание в Париже, — Николай Тургенев[132], воспользовавшийся восемью неделями во французской столице, чтобы войти в контакт с «графиней де Лаваль, урожденной Александрой Козицкой, герцогиней Курляндской, мадам де Сталь, у которой он встретил Шатобриана и Бенжамена Констана, графа Блака, г-на де Дюра, герцогиню Рагузскую, герцогиню де Сен-Лё»{495}. Никита Муравьев, один из главных декабристских мыслителей[133], жил у Коленкура, где он познакомился с Бенжаменом Констаном, аббатом Грегуаром и Сийесом, «чьи труды станут для него незаменимым текстом для обучения демократии»{496}. На допросе по делу о заговоре декабристов князь Сергей Волконский тоже подчеркнет решающее значение своего пребывания в Европе, особенно в Париже:
«Полагаю, что до 1813 года не изменял тем правилам, которые получил в родительских наставлениях, и в домашнем и публичном воспитании, и по собственному о себе понятию. Считаю, что с 1813 года первоначально заимствовался вольнодумческими и либеральными мыслями, находясь с войсками по разным местам Германии, и по сношениям моим с разными частными лицами тех мест, где находился. Более же всего получил наклонность к таковому образу мыслей во время моего пребывания в конце 1814 и в начале 1815 года в Париже и Лондоне, как господствующее тогда мнение»{497}.
Кондратий Рылеев, который будет повешен в июле 1826 года за участие в заговоре, сделает еще более откровенное заявление перед комиссией по расследованию: «Свободомыслием первоначально заразился я во время походов во Францию в 1814–1815 годах»{498}. Как мы видим, эти восемь недель оказали огромное воздействие на часть российской элиты.
Пребывание в Париже, сыгравшее столь важную роль в их жизни, пролетело очень быстро, и, по признанию большинства молодых русских офицеров, оставивших записки и мемуары, расставание с этим городом было для них мучительным. Покинуть Париж пришлось в самом начале июня. Кто-то успел завязать дружбу, кто-то — любовные отношения, что сделало прощание с французской столицей еще более печальным, о чем свидетельствует 20-летний Николай Лорер, тоже будущий декабрист:
«“Итак, Вы покидаете нас” — сказала старая графиня, прервав молчание. (…) Мы долго сидели на балконе; ночь была прекрасна (…), я взял руку Сесили в мою и, полный живого внимания, внимал каждому ее слову. (…) Я слушал ее и целовал ее руку. (…) У меня было так мало опыта тогда, это, наверное, была моя первая любовь. Мы вышли; мне было так горько, что я едва мог говорить»{499}.
Некоторые так и не решились покинуть Францию. Многие дезертировали из армии, но точный масштаб этого феномена оценить сложно. Отдельные случаи дезертирства зафиксированы во всех полках, даже в элитных, например, кавалергардских[134], но особенно большое их число было среди рядовых и солдат линейных полков. Вероятно, речь идет о тысячах дезертиров[135]: русских солдат, трудолюбивых и выносливых, по достоинству оценили во французских деревнях.
А для тех, куда более многочисленных, кто решил вернуться на родину вслед за своим царем, возвращение оказалось краткосрочным: через пятнадцать месяцев случилось трагичное фиаско Ста дней, и всего через год с небольшим русская армия вновь оказалась на берегах Сены.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
ПОСЛЕ ИЮНЯ 1814 года
3 июня 1814 года Александр покинул Францию и в сопровождении Нессельроде и Каподистрии направился в Лондон, чтобы укрепить политические связи, завязавшиеся за время антинаполеоновской эпопеи. Его прибытие, которого ждали «со страстным нетерпением и энтузиазмом»[136], вызвало в Лондоне такой же ажиотаж, как и в Париже, если не больший. Пришло время «александромании», и царь мог считать, что он добился своего: он сумел покорить британское общественное мнение и продемонстрировать Лондону, как и Парижу, что Россия — европейская страна. Но хотя эта операция по покорению сердец привела к существенному улучшению образа России на международной арене, пришлось испытать и немало разочарований.
132
Он не участвовал в заговоре непосредственно, но был заочно осужден на пожизненную каторгу.
133
Первоначально он был приговорен к двадцати годам заключения, но впоследствии этот срок был снижен до пятнадцати, а затем и до десяти лет лишения свободы.
134
В одном из писем к жене в 1814 году граф Ростопчин рассказывал, что всего за одну ночь полк покинуло шестьдесят человек, забрав с собой оружие и багаж.
135
По максимальным оценкам количество дезертиров в ходе двух оккупаций (1814 и 1815–1818 годы) составило до 40 тысяч.
136
По словам госпожи Ливен, супруги посла Александра I в Лондоне. См.: Mémoires de la comtesse de Lieven. Op. cit. P. 226.