Полчаса спустя Галифакс позвонил Бонне и сообщил последнюю отсрочку, на которую согласно английское правительство, – вручить ультиматум в 8 часов утра 3 сентября с истечением его срока в 12 часов того же дня. Бонне настаивал на более позднем вручении, убеждая, что несколько часов «не меняют дела», но Галифакс ответил, что для правительства Великобритании это было «невозможным». В итоге решили, что союзники предъявят ультиматум в разное время, независимо друг от друга: Франция на несколько часов позже, чем Англия.
Когда британские министры отчаянно барахтались в грязи «умиротворения», любопытнейшая сцена происходила в соседнем с кабинетом премьера помещении. Участников было двое: Гораций Вильсон, «alter ego»[58] Чемберлена, по мнению ряда исследователей на Западе, являвшийся подлинным министром иностранных дел Англии в описываемое время, и доверенный агент Риббентропа, Ф. Гессе. Если верить мемуарам последнего и некоторым другим материалам, речь шла о тайном демарше гитлеровской дипломатии с целью предотвратить или задержать вступление Англии в войну.
Днем 2 сентября Гессе, когда излагал свою оценку обстановки в Лондоне, сказал Хевелю (одному из ближайших сотрудников рейхсминистра иностранных дел), что предотвратить выступление Англии можно только при условии вывода войск из Польши и возмещения ей ущерба. Около 8 часов вечера Хевель вызвал его по телефону из Берлина. Однако сразу же вклинился чей-то голос.
– Вы меня узнаете? Не называйте моего имени! – это говорил Риббентроп. – Немедленно направляйтесь к лицу, с которым вы связаны (имелся в виду Г. Вильсон), и сообщите следующее: фюрер готов вывести войска из Польши и предложить компенсацию убытков при условии, что мы получим Данциг и магистраль через коридор, а Англия согласна быть посредником. Вы уполномочены фюрером передать это предложение британскому кабинету и немедленно начать переговоры.
Гессе не верит своим ушам и просит Риббентропа повторить. Тот вновь объясняет поручение, добавив:
– Чтобы не было недоразумений, подчеркните, что вы действуете по специальному указанию Гитлера и что это не моя личная инициатива.
Гессе появился на Даунинг-стрит, 10, как раз в тот момент, когда Чемберлен положил телефонную трубку после разговора с Даладье. Предложение Гитлера договориться за счет «списания» Польши живо заинтересовало Вильсона. Но он не рисковал сообщить о нем премьеру, объяснив, что обстановка с момента их предыдущей встречи резко изменилась. Гессе настаивает:
– Это последний шанс предотвратить войну!
– Хорошо, – произнес Вильсон. – Повторите мне еще раз. Я, может быть, смогу передать его…
В это время раздался стук в дверь: служитель передал Вильсону записку. Тот внимательно прочел ее дважды и затем сжег в пламени свечи.
– Я не могу передать вашего предложения кабинету министров, – сказал Вильсон. Ему стало известно, что Чемберлен вынужден был принять решение предъявить ультиматум независимо от Франции.
До самого последнего момента капитулянты делали все, что было на руку Гитлеру. Англия и Франция, однако, на этой политике сильно обожгли себе руки.
Сирены воют над Лондоном…
В ту ночь над Лондоном бушевала гроза. Гремели раскаты громы и сверкали молнии. Многие министры уже разошлись по домам, и их пришлось поднять с постели для участия в экстренном заседании кабинета. В темноте, под проливным дождем они добирались на Даунинг-стрит, 10.
– Приходится признать остроту обстановки в палате, – отметил Чемберлен, открывая заседание в 23.30. Он изложил результаты переговоров с французами и спросил, какой срок установить для ультиматума.
Хор-Белиша предложил вручить ультиматум в два часа ночи и установить срок до 6 часов утра 3 сентября. Но с тактикой проволочек и затяжек еще не было покончено. Капитулянты знали, что с каждым часом гитлеровские танки приближались к Варшаве, и поэтому, чем позже состоится объявление войны, тем «бесполезнее» будет предпринимать что-либо для оказания помощи Польше. Решили вручить ультиматум в 9 часов утра с истечением срока в 11 часов 3 сентября. Это был последний возможный для кабинета срок, поскольку на 11 часов назначено заседание палаты и премьеру предстояло сообщить о принятом решении. В результате германо-фашистские армии получили еще целую ночь и утро для развертывания агрессии в Польше, не опасаясь за тылы на западе.
– Мне, возможно, придется этой ночью направить вам указание сделать немедленно заявление германскому правительству, – телеграфировал Галифакс Гендерсону в 23.50. – Будьте готовы действовать. Вам следует предупредить министра иностранных дел, что с минуты на минуту вы можете обратиться с просьбой принять вас.
«Запросите о приеме в 9.00 в воскресенье», – говорилось в следующей телеграмме, отправленной в 0 часов 25 минут.
В 5 часов утра Гендерсону был передан текст ноты, которую он должен через четыре часа вручить Риббентропу.
Получив сообщение о решении британского кабинета, Бонне просит отсрочить заседание палаты общин хотя бы на час.
– Это невозможно! – отвечает Лондон. – Не может ли Франция сократить срок ультиматума?
– Если Англия завтра утром предоставит Франции бомбардировочную авиацию, генеральный штаб может согласиться на это!
Английское правительство отвечает, что ни в коем случае не может удовлетворить эту просьбу…
Тем временем Бонне пытается «совершить невозможное», чтобы уклониться от оказания помощи Польше и объявления войны Германии. Он просит итальянского посла в Париже Р. Гуарилья убедить посла Великобритании Фиппса позвонить в Лондон и постараться уговорить Чемберлена и Галифакса отказаться от вывода германских войск как условия для созыва конференции. Затем ближайшему сподвижнику Бонне по капитулянтским маневрам – министру труда де Монзи вдруг пришла «блестящая мысль»: зажмуриться и сделать вид, будто фашистских войск уже нет в Польше и они больше не жгут, не убивают. Он предложил договориться с Гитлером о «символическом» отводе вооруженных сил.