«ПИСЬМО № 46
от 5/IV 1941 г. тов. Захару. Берлин. О Старшине и Корсиканце
<…> Работу со Старшиной следует максимально активизировать… Ему следует объяснить, насколько важно нам иметь по этим вопросам документальные материалы или хотя бы копии их. Между прочим, в одном из сообщений Старшина указывает, что немцы готовят планы бомбардировок против Выборга и Ленинграда с одной стороны, против Киева и Яссы с другой.
В следующем сообщении Старшина говорит, что немцы готовятся подвергнуть бомбардировке Киев, Яссы и другие города Советской Украины. Между тем известно, что Яссы — румынский город. Такое невежество со стороны Старшины, который специально занимается этим делом, выглядит странно..»[23]
На языке разведки такой упрек в адрес агента означает как минимум в мягкой форме обвинение в дезинформации! Пока в мягкой форме…
Не менее часто в отечественных исследованиях о кануне войны усердно критикуют и советскую внешнюю разведку, и Сталина за излишнее доверие к информации агента «Лицеиста» — Ореста Берлинкса. Посмотрите, как на самом деле оценивали на Лубянке его информацию. Павел Анатольевич Судоплатов в письме на имя резидента в Берлине Амаяка Кобу лова («ЗАХАРА»): «Вы просили сообщить оценку сведений “Лицеиста”…Наряду с ценными сообщениями его информация содержит много неточностей, противоречий и сомнительных данных, а также изобилует общими местами. Это объясняется тем, что “Лицеист” является журналистом и черпает свою информацию у лиц, предназначенных германским государственным аппаратом для подпитывания прессы. Об этом мы вам пишем не для того, чтобы охаять источник, а для того, чтобы отвести ему в нашей сети должное место и понять перспективы правильного его использования. Надо отдать себе отчет в том, что это еще далеко не то, что нам нужно…»[24]
И это, не говоря уже о том, что, по словам самого Павла Анатольевича Судоплатова, в Москве прекрасно знали, что «Лицеист» подстава гестапо: «В Москве знали, что “Лицеист” — это двойной агент. Оценка этого агента была довольно сложной: с одной стороны, от него поступала ценная информация, но с другой — в ней содержалось много слухов и домыслов, почерпнутых из журналистских и дипломатических кругов…» Но иногда и с подставой надо работать — это тоже источник информации, потому что в таком случае можно узнать, что же конкретно противная сторона хочет подсунуть нам. И не только это. Работа с установленной подставой позволяет также отвлекать усилия и внимание контрразведки противника от работы резидентур на других направлениях и с другими источниками.
К слову сказать, это далеко не единственные случаи подобных упреков со стороны Центра в адрес берлинской резидентуры НКГБ СССР. Берлинская резидентура, на информации всего двух агентов которой постоянно ссылаются практически во всех исследованиях о кануне войны (что, кстати говоря, вызывает недоумение, ибо навязчиво формируют впечатление, что других агентов ни у нее, ни в целом у разведки не было, что абсолютно не соответствует действительности) «нередко получала от руководства разведки и наркомата НКВД (с февраля 1941 г. НКГБ), в состав которого она входила, замечания о том, что ее загранаппарат в ряде случаев становится жертвой дезинформации, которую шлет в Москву без проверки на месте, или драматизирует события. Считая своим долгом объективно информировать Центр, резидентура сопровождала свои агентурные сообщения оговорками, в частности, о необходимости “дополнительной проверки”»[25].
Проще говоря, все аспекты разведывательной информации тщательно анализировались на предмет достоверности. На веру ничего не воспринималось. И если то было обосновано, резидентурам прямо указывалось на недостатки, в том числе и в нелицеприятной форме.
К слову сказать, и дипломаты вносили не меньший «вклад» в пополнение коллекции «перлов» противоречий, несуразностей и алогичности. Полюбуйтесь, что же присылали послы СССР в Англии и Франции — соответственно И.М. Майский и А.Е. Богомолов — непосредственно накануне войны.