Хаммамет — в большей степени курортный город. Здесь, как нигде в Тунисе, ощущалось влияние французской колониальной культуры на исконные арабо-африканские традиции. «Са ва?»[11] — спрашивали у нас встречные тунисцы. Они улыбались и выглядели намного приветливее, чем их соотечественники на пароме. Возможно, дело было еще и в том, что большинство из них хотели нам что-нибудь продать.
Вот зазывала поинтересовался, как наши дела, и тут же пригласил взглянуть на керамические тарелки из Набеле — это поселение художников в пятнадцати километрах от Хаммамета. Его жизнерадостный сосед широким жестом указал на прилавок с кальянами и вазами из разноцветного дутого стекла. Чуть дальше нам предложили купить специи, тыча прямо под нос пакетиком зиры. От изобилия цветов и запахов голова шла кругом. Сладости, украшения, кожаные сандалии, ковры, клетки для птиц — через все круги рыночно-маркетингового ада предстояло пройти, чтобы добраться до нужного пляжа.
Женщины в Тунисе редко ходили поодиночке. Чаще вдвоем или втроем. Цветные платки покрывали голову и красиво драпировались на шее. Все в солнцезащитных очках и черных юбках в пол — здесь это стандарт.
Мы миновали квартал с кафешками, где обедали в основном местные. Пятеро тунисцев в национальных джеббах[12] расселись прямо на полу вокруг огромной тарелки с кускусом и жареным мясом. Ели руками. Неподалеку грелся на огне чан с ароматной чорбой — густым, наваристым супом из телятины и овощей. В животе призывно заурчало, но хотелось успеть искупаться до того, как начнется самое активное солнце. Все-таки Африка — это не шутки.
Я отлучился ненадолго, чтобы прихватить у лавочника пару пряных колбасок на перекус — местные называли это «мергуз». Вова встретил мергуз с воодушевлением, Адам же брезгливо сморщил нос и сообщил, что дождется нормальной еды.
— Не хватало еще тут отравиться и слечь с желудком, — добавил он, выразительно кивая на обедающих на полу тунисцев. Мы только пожали плечами, с аппетитом поглощая колбаски прямо на ходу.
Позади остался Старый город, с высоты дрона расстилавшийся песчано-белым ковром небольших домиков и построек. На пляже Хаммамета низкие пальмы неохотно склонялись под соленым ветром, дующим с моря. Открывался прекрасный вид на бухту, причудливо изгибалась береговая линия. И тут нам открылась картина, перевернувшая с ног на голову первое доброе впечатление. Мусор. Не просто мусор. А настоящие горы мусора, раскиданного повсюду по пляжу, как пазлы ужасающей картины о человеческом невежестве и неосознанности.
Взглядом выхватил банку «Ред Булла», валявшуюся около стройки. Не может быть, чтобы это была та же жестянка с парома. Но в голове все равно всплыли разъяренные лица тунисцев, слюна, брызжущая на бороду главаря, их гадкие издевки над теми, кому не плевать на свою планету. В тот момент я полностью осознал смысл расхожей фразы «глаза кровоточат». Если бы можно было плакать кровавыми слезами, я бы сделал это на пляже Хаммамета.
— Welcome to Tunisia, welcome to Tunisia![13] — звонко хохотали местные подростки, сидя, свесив ноги, на верхушке недостроенной стены.
Не знаю, видели ли они наш шок и замешательство. Видели ли они объективы камер Адама и Вовы, пристально нацеленные не на морские красоты, а на отвратительную свалку вокруг. Тогда это приветствие, сказанное на английском с арабским акцентом, казалось издевательством. В улыбках на молодых смуглых лицах виднелась насмешка. Я достал телефон и сделал селфи на фоне мусора. Мое показательно возмущенное для фото лицо нисколько не смутило местное тинейджерство.
— Welcome to Tunisia! — продолжали заливаться они, хохоча и показывая на нас пальцами.
Я обернулся на своих спутников и увидел в их глазах глубокую печаль. Думаю, мы все сожалели тогда об одном и том же — о восхитительных лазурных водах Средиземного моря и белоснежном песке Хаммамета, так цинично и жестоко испорченных банальным человеческим свинством.