Уже девять месяцев прошло с тех пор, как европейские народы с дикой яростью вцепились в горло друг другу, и три миллиона молодых людей уже лишились жизни. А конца не предвиделось. Война, которая должна была закончиться — как уверяли все — к Рождеству, обещала теперь затянуться — как уверяли все — аж до августа или до сентября, и солнышко, так дружелюбно согревавшее меня тем утром, разгоняло в те самые минуты и рассветный туман над первоначальными линиями траншей, змеившимися через поля во Франции и Бельгии.
Австро-Венгрия понесла уже жестокие потери. Минувшая осень в Польше стала свидетельницей того как императорская и королевская армия Его апостолического величества совершала многочисленные Организованные Тактические Отступления на Заблаговременно Подготовленные Позиции — иными словами, удирала по все лопатки, в то время как русские почти ворвались уже через карпатские перевалы в Венгрию. Не лучше обстояли дела для Австрии и на другом фронте, где развивалась короткая, ожесточенная кампания против Сербии, с которой и началась великая война. Именно тамошние дела беспокоили меня лично тем утром, потому как мой старший брат Антон, капитан Двадцать шестого егерского полка принимал участие в карательной экспедиции генерала Потиорека, которая в августе прошлого года пересекла Дрину, чтобы спустя несколько дней форсировать ее в обратном направлении, едва унеся ноги и оставив на другом берегу десятки тысяч убитыми и пропавшими без вести. За день перед тем, как я уехал в Полу, отцу пришла судьбоносная телеграмма:
«Императорский и королевский военный министр с прискорбием извещает… При тщательном изучении списков Красного Креста не обнаружен… Посему считается погибшим… Личные вещи покойного могут быть получены в полковом депо (Лейтмериц) в тридцатидневный срок с сегодняшнего дня (см. дату на штемпеле)»…
Старик, думается, воспринял удар не так плохо. Если честно, то как новообращенный пангерманский националист, он больше сожалел о том, что сын погиб в драчке между обреченным домом Габсбургов и племенем балканских овцекрадов, вместо того, чтобы исполнить высокое предназначение германской расы, подставив себя под русские пули.
Из задумчивости меня вывел пронзительный свисток паровой пинассы. Прибыли мешки с почтой и пара запоздалых пассажиров, и мы легли на курс к императорской и королевской базе подводных лодок Пола-Бриони, где мне предстояло вступить в новую должность, приняв командование субмариной U-8. В очередной раз я извлек из бумажника телеграмму Марине оберкоммандо[6]. Да, в ней черным по белому значилось: «вступить в командование с момента прибытия в Полу». Выходит, я уже капитан подводной лодки. Впрочем, в те дни эта честь казалась мне почему-то не слишком значительной.
Пока пинасса неспешно разрезала воды гавани, вокруг наблюдалось изрядное оживление. Сновали патрульные катера, шлюпки c уволенными на берег, буксиры и десятки прочих маломерных судов. К ним стоило прибавить пару ошвартованных у заправочного причала эсминцев, хотя большая часть легких сил базировалась теперь южнее, в Каттаро. Когда началась война, меня не было в Европе — я находился на китайской станции в составе экипажа крейсера «Кайзерин Элизабет», и на родину смог вернуться только в феврале, пережив множество приключений, которые нас пока не касаются. Теперь линейные корабли предстали моему взору в темно-зеленой защитной окраске, а склоны гор по направлению к городу опоясывали линии траншей и колючей проволоки. Десятилетиями росшие кусты были срезаны с гласисов окружающих гавань фортов, видимо с целью позволить вражеским артиллеристом с большим комфортом поражать слабо бронированные казематы и укрытые в них пушки, которым скорее пристало размещаться в музее. Над расположенном на мысу фортом Музил рвался с привязи змейковый аэростат, рея на ветру, а к выходу из гавани подлетал гидросамолет, направлявшийся на юг с целью проинспектировать минные заграждения у мыса Порер. Если бы не эти внешние признаки активности, в то апрельское утро легко могла закрасться мысль, что война происходит за тысячи миль от Полы. Да если подумать, она и шла за тысячи миль отсюда. На западном и восточном фронтах могли бушевать сражения, но с учетом хранящей нейтралитет Италии и увязшего в Дарданеллах английского средиземноморского флота, нашим единственным реальным неприятелем оставался французский военный флот. В первые месяцы войны французы предприняли несколько робких вылазок через Отрантский пролив в Южную Адриатику. Но как раз накануне Рождества U-12 Эгона Лерха удалось торпедировать французский дредноут — не смертельно, но достаточно, чтобы отбить энтузиазм к подобным эскападам. С тех пор французские линкоры ушли на Мальту, лежащую в девяти сотнях миль от Полы, и редко высовывали оттуда нос. Патовая сложилась ситуация: они не трогали нас, мы не беспокоили их. Когда наш катер обогнул корму линкора «Франц-Фердинанд» мы полюбовались зрелищем, как порядка трех сотен членов его экипажа занимаются установкой вдоль бортов корабля тяжеленных стальных противоторпедных сетей. Надрывная, ненавистная всем работа, к тому же абсолютно бесполезная, поскольку современная торпеда проходила сквозь эти сети словно стрела через кружевную занавеску. Да, было совершенно очевидно, что упражнения с сетями затевались ни с какой иной целью, как хоть чем-то занять команду, ошалевшую от многомесячного стояния на бочке. Морской департамент Военного министерства предложил мне на выбор место второго артиллерийского офицера на одном из линейных кораблей или должность командира субмарины. В эту минуту я благословил себя за порыв, подтолкнувший выбрать второе. Какие бы неведомые опасности не подстерегали меня на этом пути, они не будут хуже выматывающей рутины службы на запертом в порту боевом флоте. Возможно, в итоге я пойду на дно, но по пути хоть развлекусь немного.