Семь Островов, или Севен Айленд, — группа небольших скалистых островков, — как барьер, преграждает путь льдам, заставляя их лезть друг на дружку и образовывать целые горы. Сам по себе небольшой, архипелаг Семи Островов интересен тем, что входящие в состав его островки косят исторические имена: Парри, Фиппс, Мартенс, Нельсон и др.
За эти сутки движение «Красина» было настолько малозаметным, что, казалось, его положение относительно Семи Островов вовсе не изменялось. Ночью машины не работали, так как было бесполезно тратить пар на толкание «Красина» в атаку на мощные льдины, которые спокойно отпихивали его назад, даже не давая трещин. По десять раз отходил корабль для разбега, оставляя на краю ледяного поля острый, красный от ржавчины треугольник — след своего носа.
«Читта-ди-Милано» сообщает по радио, что итальянские самолеты обнаружили к Северо-Востоку от Семи Островов чистую воду, и руководители нашей экспедиции принимают решение выбраться из ледяного мешка, в который попал «Красин», и сделать попытку обойти с севера Семь Островов. За двое суток след, проложенный «Красиным», успел уже затянуться, и, двигаясь назад, нам пришлось снова пробивать дорогу. За сутки нам удалась пробиться на 20 миль. К 12 часам 3 июля «Красин» находился на 80°48′ северной широты и 22°13′ восточной долготы. Похоже было на то, что разведка «Читта-ди-Милано» неверна, так как мы попали в сплошные ледяные поля.
К вечеру этого дня стало ясно, что с левым винтом что-то неладно… Осмотр со спущенной шлюпки говорил о том, что оторвана одна лопасть. Решено было сделать попытку если не исправить повреждение путем постановки новой лопасти, то во всяком случае подробно осмотреть винт, спустив водолаза.
На корме появились насосы, куча шлангов, зеленая брезентовая одежда и скафандр водолаза. Через два часа облаченный в свое снаряжение водолаз полез через борт баркаса, в котором двое людей старательно накручивали насос. Однако, как только водолаз погрузился в воду, целый фонтан пузырей стал выбиваться из-под скафандра. Это повторилось во второй и третий раз. Оказалось, что в спешке Ленинградский порт снабдил нас таким водолазным снаряжением, что его, прежде чем употреблять, нужно было чинить.
Всю ночь на 4 июля мы простояли, дрейфуя вместе со льдом. Мы не могли отказать себе в удовольствии использовать вынужденную стоянку для того, чтобы размяться на лыжах. С наслаждением исколесили мы несколько соседних полей, хотя нам то-и-дело приходилось перелезать через торосы и переправляться через полыньи.
Стоянка становилась скучной. Впервые за все путешествие у нас появилось много свободного времени, которое большинство проводило лежа в койке.
«Аппетит появляется во время еды» — гласит французская пословица. Большинству из нас с непривычки так понравилось спать, что стали пропускать не только утренний чай, но и опостылевшие банки консервов, которые в 12 часов давались нам под названием обеда.
Стали придумывать развлечения. Боевым номером была фотографическая комната Блувштейна — единственное темное помещение на корабле, в котором ценою температуры в 32° (вследствие плотно задраенного иллюминатора) можно было насладиться абсолютной темнотой. За посещение этой комнаты бралось 5 копеек…
К 5 июля положение оставалось тем же — стояние среди бесконечных ледяных полей…
Окружающая картина настолько монотонна и в тоже время разнообразна, что невозможно описать всех контуров, какие принимают тысячи торосов, разбросанных по сторонам. Недаром каждый день можно было наблюдать на мостике людей, старательно разглядывавших в бинокль какой-нибудь отдаленный торос и с полной уверенностью утверждавших, что это — группа людей. Иллюзия была полная…
Наконец стояние на месте стало невыносимым, и 6 июля, когда из Москвы пришло по радио разрешение спускать самолет, кочегары с видимым наслаждением принялись шуровать котлы; из труб «Красина» повалили густые клубы дыма. Машины заработали, и мы двинулись вперед с тем, чтобы пробиться на две мили к большому ровному полю, которое должно было служить Чухновскому аэродромом. Это поле, площадью 1200 х 600 метров, казалось нам всего в одном направлении перерезанным грядою холмов; только через восемь часов, когда преодолели отделявшие нас от него две мили и спустились на лед, мы увидели, насколько обманчива эта ледяная поверхность. То-и-дело лыжи упирались в крутые пороги, только слегка припущенные снежной подушкой, или же проваливались в глубокие проталины, затянутые тоненькой корочкой льда.
В 7 часов утра 7 июля я проснулся от отчаянного трезвона по всему кораблю. Оказалось — аврал[7]) для спуска на лед самолета. На руках команды по смазанным доскам помоста самолет Чухновского «Ю. Г. 1» плавно съехал на лед.
Пока шла сборка машины, необходимо было отметить многочисленные препятствия на так называемом «аэродроме», чтобы дать возможность Чухновскому отличить их при взлете и посадке. Делалось это анилиновой краской, которая в порошке посыпалась прямо на снег, окрашивая его в желтый цвет. После нескольких часов работы не только торосы на аэродроме, но и физиономии всех, совершавших эту работу, сделались ярко-желтыми. В этот день нам было не до еды и не до сна. В 24 часа Чухновский сделал пробную рулежку, чтобы посмотреть, как работают лыжи на поверхности снега. В 10 час. утра 8 июля он совершил первый полет.
В начале полета произошла неприятность, которая грозила не только неблагополучной посадкой самолета, но и прекращением работы нашей летной группы, а вместе с нею, быть может, и всей экспедиции. В конце разбега одна лыжа Чухновского ударила о край ледяного порога, и оборвался тросик, поддерживавший ее в горизонтальном положении во время полета. Лыжа повисла вертикально, носом вниз. Посадка с такой лыжей грозила аварией, и немедленно наша радиостанция стала посылать Чухновскому сигналы о случившейся поломке, которые так и остались непринятыми, так как радиостанция Чухновского в этом полете не работала.
Создавалось рискованное положение. Было ясно, что Чухновский будет садиться, не зная о поломке лыжи. Однако механик Федотов нашелся: с помощью кочегаров он притащил с «Красина» запасную лыжу и, выложив ее на середине аэродрома, обвел ярко-красной чертой анилиновой краской.
Этот сигнал был замечен Чухновским, который, оказывается, и раньше заметил поломку, так как вскоре после взлета второй пилот — Страубе, высунувшись из самолета, обратил внимание на беспомощно повисшую лыжу. Теперь задача Чухновского заключалась в том, чтобы сесть с одной лыжей, причинив минимальное повреждение машине и сохранив своих пассажиров. Однако счастливая звезда, видимо, охраняла Чухновского. Ровно в пяти метрах от земли, когда с приглушенными моторами самолет шел на посадку, лыжа неожиданно для всех нас приняла нормальное положение, и самолет спокойно сел на лед…
Стоявший рядом со мною огромный, как медведь, тугодум Брейнкопф, третий помощник капитана, меланхолически бросил мне упрек:
— Ну, и чего панику пороли? Видите, дернул за веревку, когда нужно, она и встала!..