Этот интерес объясняет нам ту страстность, которая обыкновенно примешивается к спорам философских систем. Догматик, отражая нападение на свою систему, в действительности борется с опасностью потерять самого себя, но он все же недостаточно хорошо защищен против такого нападения, потому что в нем самом, в его внутреннем Я есть нечто, что связывает его с нападающими; поэтому он защищается с горячностью и ожесточением. Идеалист, напротив, не может удержаться от того, чтобы не смотреть на догматика свысока, с (некоторым)15неуважением, так как догматик не может ему сказать ничего, кроме того, что он давно уже знал и от чего он отказался, как от ложного. Ибо путь к идеализму хотя и не ведет непременно через догматизм, но все же, по крайней мере, через догматическое настроение. Догматик горячится, передергивает, и он преследовал бы идеализм, если бы у него была к тому власть, идеалист холоден и подвержен опасности насмехаться над догматиком.
Итак, какую философию ты выбираешь, зависит от того, что ты за человек, ибо философская система не есть мертвая утварь, которую можно по желанию отбросить или принять, она одушевлена душою человека, ее имеющего. От природы вялый или духовным рабством, ученой роскошью и тщеславием ослабленный и искалеченный характер никогда не возвысится до идеализма.
Можно показать догматику недостаточность и непоследовательность его системы, к чему мы сейчас и перейдем; можно запутать и запугать его со всех сторон; но убедить его нельзя, потому что он16не может спокойно и хладнокровно слушать и судить то, чего он совершенно не в состоянии перенести. Философом – если правда то, что идеализм есть единственная истинная философия – философом нужно родиться, быть воспитанным и самого себя воспитать к тому; но никакое человеческое искусство не в силах сделать когонибудь философом. Поэтому-то наука эта и не надеется найти много прозелитов среди готовых, уже сложившихся людей; если ей позволено вообще надеяться, то надежды свои она больше возлагает на молодое поколение, прирожденная сила которого еще не сломлена вялостью нашего времени.
Но догматизм совершенно неспособен объяснить то, что он должен объяснить, и это решает вопрос о его негодности.
Он должен объяснить представление и мнит, что объясняет его чрез воздействие вещи в себе. Однако, он не может отрицать того, что говорит о представлении непосредственное сознание. – Что же говорит оно о нем? Я не намерен здесь пытаться схватить в понятии то, что можно только внутренне созерцать в наглядном представлении. Я не намерен также исчерпать здесь предмета, для разъяснения которого предназначена большая часть наукословия. Я хочу только несколькими намеками напомнить то, что каждый, который попытался однажды твердым взором проникнуть в свое внутреннее Я, необходимо должен был давно уже найти.
Интеллигенция, как таковая, созерцает себя самое; и это самосозерцание непосредственно соединено со всем тем, что ей принадлежит17, и в этом непосредственном соединении бытия и зрения (созерцания) состоит природа интеллигенции. Что в ней есть и что она вообще есть, – это она сама для себя; и только, поскольку она есть это для себя самой, она есть это, как интеллигенция. Я мыслю себе этот или тот объект: что значит это, и как являюсь я себе в этом мышлении? Не иначе как следующим образом: я вызываю в себе некоторые определения, если объект есть простое измышление; или они наличествуют без всякого моего содействия, если это должно быть нечто действительное; и я созерцаю (zusehe) это бытие, то вызывание. Они во мне лишь постольку, поскольку я созерцаю их: созерцание (zusehen) и бытие неразрывно соединены. Напротив, вещь должна быть сразу чем-то очень многим; но как только встает вопрос: для кого она собственно есть это? никто, кто понимает, что он говорит, не ответит: для себя самой. Необходимо еще предположить интеллигенцию, для которой вещь существовала бы, тогда как интеллигенция необходимо есть для себя самой то, что она есть, и к ней ничего не должно быть еще предполагаемо (примышляемо). Чрез полагание ее, как интеллигенции, положено уже также то, для чего она есть. Таким образом, в интеллигенции – выражаясь образно – содержится двойной ряд: бытия и созерцания, реального и идеального. И в неразрывности этой двойственности состоит ее сущность (она синтетична). Тогда как вещи присущ лишь один простой ряд, ряд реального (простое полагание). Итак, интеллигенция и вещь диаметрально противоположны: он лежат в двух мирах, между которыми нет никакого моста.
Эту природу интеллигенции вообще и ее особые определения догматизм хочет объяснить с помощью принципа причинности: интеллигенция должна быть объектом воздействия, она должна быть вторым членом ряда.
Но принцип причинности говорит о реальном ряде, а не о двойном. Сила воздействующего переходит на другое, лежащее вне его, ему противоположное, и вызывает в нем бытие, и больше ничего; бытие для возможной интеллигенции вне его, а не бытие для него самого. Сообщите предмету воздействия сначала только механическую силу, – он сохранит толчок и передаст его близлежащему, так что исшедшее от первого движение может пройти сколь угодно длинный ряд. Но нигде в этом ряду вы не найдете члена, который действовал бы так, чтобы действие его возвращалось к нему самому. Или сообщите предмету воздействия высшее, что вы можете сообщить вещи, сообщите ему раздражимость так, чтобы он действовал, благодаря собственной силе и по законам своей собственной природы, а не по закону, предписанному ему воздействующим объектом, как в ряду простого механизма; в этом случае он, правда, ответит на толчок обратным действием, и определяющее основание его бытия в этом действии лежит не в причине, но (в ней лежит) только условие вообще быть чем-нибудь; однако, он есть и остается все же простым бытием – бытием для возможной интеллигенции, находящейся вне его. Интеллигенции вы не получите, если вы не предположите ее особо, как нечто первое, абсолютное; но тогда вам трудно объяснить соединение ее с тем независимым от нее бытием. – И после этого объяснения ряд остается по-прежнему простым, и то, что должно было быть объяснено, остается совершенно необъясненным. Переход от бытия к представлению должны были они объяснить; этого они не делают, и могут ли они это сделать? Ведь в их принципе лежит только основание простого бытия, но не основание совершенно противоположного бытию представления. Они совершают колоссальный прыжок в совершенно чуждый их принципу мир.
Этот прыжок пытаются они разными путями сокрыть. Строго говоря – и последовательный догматизм, становящийся уже материализмом, так именно и поступает – душа, с их точки зрения, не должна бы быть вещью и вообще ничем, кроме как продуктом, только результатом взаимодействия вещей между собой.
Однако, такое взаимодействие в состоянии объяснить лишь возникновение чего-то в вещах, но никогда не возникновение чего-то от вещей отличного, определенного, если только не допустить особо (примыслить) интеллигенции, наблюдающей вещи. Сравнения, которые они приводят для пояснения своей системы, например, сравнение с гармонией, возникающей из созвучия многих инструментов, делают противоразумность ее только еще более наглядной. Созвучие и гармония не находятся в инструментах; они существуют только в духе слушателя, соединяющего в себе многообразие в единство; и если не допустить особо такого слушателя, то не будет ни гармонии, ни созвучия.
Но кто может запретить догматизму понимать душу, как одну из вещей в себе? Душа входит тогда в круг того, что догматизм постулирует для разрешения задачи, и благодаря этому только и получает смысл предложение о воздействии вещей на душу, ибо в материализме имеет место лишь взаимодействие вещей между собою, которое само из себя должно бы породить мысль. Желая немыслимое сделать мыслимым, догматизм пытался сразу так понимать воздействующую вещь или душу или обе эти свои предпосылки, чтобы воздействие вещей могло бы объяснить возникновение представлений. Воздействующая вещь понималась так, что воздействия ее были представлениями, наподобие Бога в системе Беркли (каковая система догматична и ни в коем случае не идеалистична). Но это ничуть не улучшает нашего положения; мы понимаем только механическое воздействие, и для нас абсолютно невозможно мыслить какоенибудь другое; итак, указанная предпосылка содержит в себе лишь слова и никакого смысла. Или душа понимается таким образом, что всякое воздействие на нее становится представлением. Но и с этим предложением дело обстоит так же, как и с первым; мы его абсолютно не в состоянии понять.