— И ты надеешься на успех? — спросил пытливо Косаговский.
Раттнер не успел ответить. Его окружили главари восстания.
— Слушь, мирской! Ты у нас в роде коновода, — обратился к Раттнеру кузнец с апостольской бородой. — Хотим мы твово ума пытать! Купчишки-то в кремле как в горсти. Надобе к кремлю приступом приступить, на копье его поднять.
— На копье!.. На копье кремль! — закричали ближайшие из восставших, прислушивавшиеся к разговору начальников.
И вся площадь подовторила им:
— На копье-о-у!..
— А сколько в кремле стрельцов? — спросил Раттнер.
— Близь тысячи! — крикнул кто-то опасливо из толпы.
— Толкуй неладное! — ответил строго, повертываясь в сторону крикнувшего, кузнец. — Откуль же близ тысячи, когда их всего в городе не более штисот наберется? А городского полку стрельцы, сотни три, в тайгу утекли!
— Ладно, попробуем, — ответил Раттнер. — Разбирайте оружье!
Восставшие бросились к телегам, привезшим из Усо-Чорта оружие, и начали поспешно расхватывать его. Но усочортовские мастерские смогли прислать повстанцам, или, по старо-русской, а следовательно, и китежской терминологии, — «белое» оружие.
Косаговский хотел было взять легкую и изящную саблю, но, нащупав в кармане «Саваж», раздумал. Истома же вооружился огромной медвежьей рогатиной, так не шедшей к его тонкой девичьей фигуре.
Гигант кузнец взял с одного из возов граненую в несколько перьев[10]) булаву-пернач и поднес ее с поклоном Раттнеру.
— Ты у нас за воеводу, так уж прими пернач!
— Что вы, что вы! — отстранился конфузливо Раттнер. — Не надо. К чему это?
— Не спесивься, батюшка! — сказал строго кузнец. — Не я, народ новокитежский жалует тя в свои воеводы!
— Ах, чтоб вас! — прошептал сердито Раттнер, принял пернач и не долго думая сунул его за пазуху.
В бою все это оружие могло играть очень незначительную роль. Это сознавали и сами восставшие. То и дело слышались горестные восклицания:
— Эх, огненного боя у нас мало!
— Пищалей хоть бы полсотни!
Но «огненного» боя не было. Новокитежские власти предусмотрительно отбирали все огнестрельное и даже метательное оружие тотчас же, как только выходило оно из рук мастеров, и хранили его в кремлевских арсеналах.
— Ни щитов, ни лестниц, ни багров у нас нет, — кручинились восставшие. — Как на стены полезем?
— А они начнут со стен смолу горячую поливать да из пищалей бить!
Но эти отдельные робкие возгласы потонули в общем могучем крике:
— На копье!.. На приступ!..
Людская волна ударила в стены кремля и остановилась. Между зубцами зацвели маками и васильками кафтаны стреминных стрельцов. Началась обычная пе ред приступом перебранка.
— Эй, сермяжники, сдавайтесь! — кричали стрельцы. — С мирскими ворами стакнулись! На Русь захотели?
— А вы за попа щит поставили? — кричали в ответ восставшие. — Эх вы, исусово войско!
— Зададим вам, деревянному воинству, жару! — грозились стрельцы, намекая на дреколье восставших. — Всех перевешаем!
— Отыдь!.. Раздайсь… Расступись!.. — закричали вдруг в толпе.
Косаговский оглянулся удивленно. Человек сорок повстанцев с трудом тащили самодельный таран, огромное, необхватное бревно, один конец которого был наспех окован железом. Многие из стоявших у стен бросились на подмогу. Теперь у бревна было не меньше сотни.
Таран подтащили к воротам главной Крестовой башни кремля. Командовал кузнец с апостольской бородой.
— Ребятушки, приготовьтесь! — кричал он. — Ну, с богом! Ра-а…
— зом! — охнули дружно таранщики и ударили железным ломом тарана в воротные полотнища.
Но несокрушимы тяжелые ворота кремля.
— Ра-а… — завел было опять кузнец, но не кончил.
— Беги от стен! — закричал вдруг чахоточный солелом. — Счас с пищалей шибать начнут и пушки тож обряжают!
Но не успела все же отхлынуть толпа. Кремлевские стены окутались облаками порохового дыма. Стрельцы шибали по осаждающим из длинноствольных и тяжелых пищалей и крупного калибра самопалов. Раздались болезненные крики и стоны.
Вскоре верхняя часть кремлевских стен совершенно скрылась за густыми зелеными клубами порохового дыма.