Признание Ставрогина "я… имею привычки порядочного человека и мне мерзило" в контексте бунинской ситуации начинало звучать поразительно конкретно и становилось своего рода эпиграфом к тому выбору, на который была обречена имеющая особые привычки русская культура. Однако слова эпиграфа были слабым утешением: сталкиваясь с положениями противоположного свойства, всеми этими "кто не с нами, тот против нас", доводы совести и аргументы морали в лучшем случае служили самооправданием — на них мало кто обращал внимание и почти никто не принимал всерьез. В худшем же случае доводы и аргументы нравственного порядка дискредитировались изнутри: так, "Окаянные дни" Бунина содержат записи, ставящие под сомнение моральные права на правый же суд и самого писателя, и людей из его окружения. Перефразируя Бунина, хотелось бы сказать: самое ужасное, самое страшное заключалось не в том, что люди, лишенные нравственных тормозов, творили зло, а в том, что люди с высоким представлением о моральной норме были готовы ответить тем же.
Страшным, поистине катастрофическим диссонансом оказываются, с одной стороны, честное и убежденное "быть таким же, как они, мы не можем", с другой стороны, по-видимому, столь же честное, столь же убежденное и невероятно греховное ответное чувство каиновой злобы. Грех помысла описан Буниным так, что не оставлял никаких сомнений в искренности переживаемого: "Какая у всех свирепая жажда их (речь идет, разумеется, о "красных". — Л.С.) погибели! Нет той самой страшной библейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хоть сам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала бы от восторга".
Сокровенная мечта Бунина о "дне отмщения и общего всечеловеческого проклятия" на фоне воображаемой картины из жизни Одессы обретала весьма неоднозначные очертания. Зло порождало зло, смешивая краски и не различая цвета. Открытие Буниным "такой несказанно страшной правды о человеке" оказывалось куда более значительным, чем об этом подозревал писатель.
"— За что ты их ненавидишь?
— Кого?
— Коммунистов.
— Бесов-то? А за что их любить? Дом сожгли и сына убили… Даже пес жалеет своих щенят… На кострах жарить их надо…"[14].
Этот диалог из повести Бориса Савинкова "Конь Вороной” впечатляюще зафиксировал голоса "красно-белой" эпохи: когда правота каждого кроваво опровергалась озверением и озлоблением всех. В этом смысле личность самого Савинкова, "великого террориста", фанатика подполья, вождя боевиков, "честно” работавших на Азефа, человека, сделавшего своей профессией кровопролитие во имя идеи, является как бы живой иллюстрацией к нашей теме. Его повести-исповеди содержат уникальный и в общем совершенно достоверный документальный материал о том кошмаре, из которого складывался внутренний мир "супер бомбиста". Изнутри, от первого лица идет осмысление вины и стыда, греха и правды, — содеянных вопреки основным заповедям человеческого существования. Борьба как форма существования сметала все, что могло остановить, ограничить человека в его безумии и без-удерже. "Человек живет и дышит убийством, — размышляет литературный герой Савинкова, — бродит в кровавой тьме и в кровавой тьме умирает. Хищный зверь убьет, когда голод измучит его, человек — от усталости, от лени, от скуки. Такова жизнь. Таково первозданное, не нами созданное, не нашей волей уничтожаемое. К чему же тогда покаяние? Для того, чтобы люди, которые никогда не смеют убить и трепещут перед собственной смертью, празднословили о заповедях завета?.. Какой кощунственный балаган".
И все-таки тот балаган, в котором принял участие автор повести, Борис Савинков, несмотря на некий налет вневременности и надмирности, имел весьма определенные и узнаваемые политические очертания. Борьба, где кладут свои и чужие головы люди Савинкова из его боевых отрядов и герои из его художественных сочинений, мало похожа на первобытную борьбу за существование и выживание. Это предельно идеологизированное сражение, со всей тяжестью осознанно взятого на душу греха — с мучительными сомнениями и жаждой искупительного оправдания. Это вечное pro и contra, выраженное через "мы" и "они" белого движения с его трагической безысходностью и нравственным тупиком. Нельзя не понять и не признать правоты героя повести "Конь Вороной" Жоржа, когда он говорит, обращаясь к любимой женщине, оказавшейся в другом лагере: "А почему ты не с нами? Ведь вы давно отреклись от себя. Где ваш "Коммунистический манифест"? Подумай. Вы обещали "мир хижинам и войну дворцам", и жжете хижины, и пьянствуете во дворцах. Вы обещали братство, и одни просят милостыню "на гроб", а другие им подают. Вы обещали равенство, и одни унижаются перед королями, а другие терпеливо ждут порки. Вы обещали свободу, и одни приказывают, а другие повинуются, как рабы. Все, как прежде, как при царе. И нет никакой коммуны… Обман и звонкие фразы, да поголовное воровство".
14
Юность. 1989. № 3. С. 47. В дальнейшем все ссылки на повесть Савинкова даются по этому изданию.