Через какую ломку, через какие мученья и униженья предстояло пройти — это не могло не быть ясным Фету. Чем же объяснялось его решение? В своих воспоминаниях он лаконично отвечает на этот вопрос «Офицерский чин в то время давал потомственное дворянство».
По тогдашним законам уже первый офицерский чин делал получившего его потомственным дворянином, в то время как в статской службе, чтобы получить это звание, надо было дослужиться до чина коллежского асессора (соответствовавшего чину майора).
Принадлежность к «униженным и оскорбленным», как правило, облегчала разрыв с предрассудками и переход на сторону освободительных идей. У Фета было иначе. Жестоко раненное с детства самолюбие вырастило в его душе настойчивое желание возвратить утраченное «господское» положение и заглушило ростки оппозиционных настроений. Первым шагом на пути к далекой цели должно было стать завоевание дворянства.
3
В апреле 1845 г. Фет поступил унтер-офицером в Кирасирский орденский полк. Через год он получил офицерский чин. Но за этот год произошло событие, нанесшее новый удар по его жизненным планам. Стремясь затруднить доступ в дворянство представителям низших сословий, правительство решило закрыть сравнительно легкий путь для такого проникновения. В июне 1845 г. царь Николай подписал манифест, по которому потомственное дворянство стал давать только чин майора (а в гражданской службе лишь «полковничий» чин статского советника). Возможность стать дворянином отодвигалась на много лет. Фет не отступил. Да и куда было отступать?
Нелегко было Фету приладиться к новой среде. Помимо всего, о чем уже сказано, у Фета, не муштрованного в военной школе, не было должной выправки; фигуру его офицеры находили мешковатой, сочинили стишки
Ах ты Фет —
Не поэт,
А в мешке мякина.
Поэтический дар не придавал Фету престижа в этой среде. Об отсутствии общих умственных интересов нечего и говорить. «…Никого кругом — и толчется около меня люд, который, пророни я одно только слово, осмеял бы это слово», — пишет Фет И. П. Борисову.
Но Фет упорно работал над собой. Из ленивого, разгульного студента он быстро превращается в исполнительного, подтянутого службиста. Он стремится к должностям, требующим скучного и хлопотливого труда, но сулящим более быстрое продвижение по службе. Он вскоре прикомандировывается к штабу корпуса. Здесь он находится больше года. Но когда открылась вакансия старшего адъютанта, на которую Фет имел все основания претендовать, на это место был назначен другой офицер. Разочарованный и обиженный, Фет подает рапорт о возвращении в полк. Здесь он старается завоевать расположение и доверие часто сменяющихся командиров полка и на третьем году офицерской службы назначается адъютантом. В этой должности он служит свыше четырех лет — до ухода из полка. Служба в этом полку заняла восемь лет. Все они прошли в Херсонской губернии — в городках, а больше в селах и деревнях, куда не доходили книги и журналы и даже почта приходила «только в полковом пост-пакете». В кругу офицеров и провинциальных помещиков, в котором теперь вращался Фет, почти не было людей, способных оценить его талант или хотя бы заинтересоваться его творчеством.
Не печатаемый в эти годы в журналах, Фет еще в 1847 г. составил сборник своих стихотворений. Выпустить книгу стихов в те годы возможно было только за свой счет книгоиздатели такой товар не брали. Сборник Фета прошел цензуру в 1847 г., а издать его из-за безденежья и удаленности от столиц Фету удалось лишь в 1850 г. «Я удивляюсь одному, — пишет Фет С. П. Шевыреву, — как при всех затруднениях, которые представляет мне литературный мир, я до сих пор не отказался от низкопоклонничества перед музами и Аполлоном».
Однако «низкопоклонничество» было уже не то, что раньше. Тогда стихи возникали постоянно. «Помню время и чувство, — писал впоследствии Фет Льву Толстому, — что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку — и она взорвет пробку».
Теперь стихи писались все реже. Молодость проходила, талант как будто стал глохнуть.
В атмосфере духовного одиночества тем дороже было для Фета знакомство с несколькими семействами херсонских помещиков, в которых его ценили как поэта. Дружбу с помещиком и третьестепенным поэтом А. Ф. Бржеским и его женой Фет сохранил на всю жизнь. В родственном Бржеским семействе Фет познакомился с дочерью отставного генерала, многодетного мелкого помещика Марией Козьминичной Лазич. Это была серьезная, сдержанная, прекрасно образованная девушка, отличная музыкантша, ценительница поэзии. Она увлеклась стихами Фета и безоглядно влюбилась в их автора. Любовь встретила взаимность, но не принесла счастья.
9 марта 1849 г. Фет пишет И. П. Борисову
«Я <…> встретил существо, которое люблю — и, что еще, глубоко уважаю. Существо, которое, если б я со временем — да какое у меня, больного человека, может быть время впереди — и сочетался законным браком хотя с царевной Помаре, то это существо стояло бы до последней минуты сознания моего передо мною — как возможность возможного для меня счастия и примирения с гадкою действительностию. Но у ней ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места…».
Ни чувство, ни сознание того, что он встретил женщину, способную понять его и осветить его жизнь своей любовью, не смогли победить убеждения Фета в том, что он окончательно погибнет, женившись на бесприданнице. Отвердевшая под непрестанными ударами судьбы навязчивая идея не допускала шага, который мог бы закрыть и без того ненадежный путь к цели.
Прошло больше года. 1 июля 1850 г. Фет пишет Борисову
«Я не женюсь на Лазич. и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений <…> этот несчастный гордиев узел любви или как хочещь назови, который чем более распутываю, все туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил. <…> Знаешь, втянулся в службу, а другое все только томит, как кошмар…».
Любовь Марии Лазич была беззаветной. Любовь Фета отступила перед прозаическим расчетом. Да и была ли его любовь той любовью, какая способна дать подлинное счастье любящему и любимой? Не был ли Фет вообще способен только на такую любовь, которая тревожит воображение и, сублимируясь, изживает себя в творчестве?
Иль это страсть больная солгала
И жар ночной потухнет в песнопеньи?
Многое заставляет склоняться к такому предположению, — начиная с приведенной выше (на стр. 17–18) характеристики душевного строя молодого Фета, сделанной Аполлоном Григорьевым.
Проходит еще несколько месяцев. Фет пишет Борисову
«Давно подозревал я в себе равнодушие, а недавно чуть ли не убедился, что я более чем равнодушен. Итак, что же — жениться — значит приморозить хвост в Крылове13 и выставить спину под все возможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу».
Роман кончился разлукой, за которой вскоре последовала смерть Лазич, сгоревшей от неосторожно брошенной ею спички. Возможно, что это было замаскированное самоубийство.
Воспоминание об этом трагическом романе во всю жизнь не утратило для Фета своей остроты, и ряд замечательных стихотворений связан с этим воспоминанием.
Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей…
Слова о наступившем равнодушии были навсегда забыты. Образ Марии Лазич в ореоле доверчивой любви и трагической участи на всю жизнь приковал поэтическое чувство Фета, до смерти этот образ вдохновлял его. С его пера срывались слова любви, раскаяния, тоски, часто удивительные по бесстрашной откровенности. Приведу несколько отрывков
Давно забытые, под легким слоем пыли,
Черты заветные, вы вновь передо мной
И в час душевных мук мгновенно воскресили
Все, что давно-давно утрачено душой.
Горя огнем стыда, опять встречают взоры
Одну доверчивость, надежду и любовь,