Плетневу поклон да пара слов. На днях к нему пишу.
128. Л. С. ПУШКИНУ
Апрель (не позднее 24) 1825 г.
Из Михайловского в Петербург.
Доставь это Вяземскому, повторив просьбы, чтоб он никому не показывал, да и сам не пакости.
129. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ
20-е числа апреля (не позднее 24) 1825 г.
Из Михайловского в Москву.
Дельвиг у меня. Через него пересылаю тебе 2 главу Онегина (тебе единственно и только для тебя переписанного). За разговор с няней без письма брат получил 600 р. — ты видишь, что это деньги, следственно должно держать их под ключом. От тебя нет ни слуху ни духу. Надеюсь, что ты здоров, о другом надеяться не смею, но судьба, кажется, могла бы быть довольна.
Улыбнись, мой милый, вот тебе Элегия на смерть Анны Львовны.
Кстати: зачем ты не хотел отвечать на письма Дельвига? он человек, достойный уважения во всех отношениях, и не чета нашей литературной санкт-петербургской сволочи. Пожалуйста, ради меня, поддержи его Цветы [159] на следующий год. Мы все об них постараемся. Что мнишь ты о Полярной?.. Есть ли у тебя какие-нибудь известия об Одессе? перешли мне что-нибудь о том.
130. АЛЕКСАНДРУ I
20-е числа апреля (не позднее 24) 1825 г.
Из Михайловского в Петербург.
(Черновое)
Je me serais fait un devoir de supporter ma disgrâce dans un respectueux silence, si la nécessité ne me contraignit à le rompre.
Ma santé a été fortement altérée dans ma première jeunesse, jusqu’à présent je n’ai pas eu le moyen de me traiter. Un anévrisme que j’ai depuis une dizaine d’années exigerait aussi une prompte opération. Il est facile de s’assurer de la verité de ce que j’avance.
On m’a reproché, Sire, d’avoir jadis compté sur la générosité de votre caractère, j’avoue qu’aujourd’hui c’est à elle seule que j’ai recours. Je supplie votre majesté de me permettre de me retirer quelque part en Europe, où je ne sois pas dénué de tout secours. {16}
131. В. А. ЖУКОВСКОМУ
20-е числа апреля (не позднее 25) 1825 г.
Из Михайловского в Петербург.
Вот тебе человеческий ответ: мой аневризм носил я 10 лет в с божией помощию могу проносить еще года три. Следственно, дело не к спеху, но Михайловское душно для меня. Если бы царь меня до излечения отпустил за границу, то это было бы благодеяние, за которое я бы вечно был ему и друзьям моим благодарен. Вяземский пишет мне, что друзья мои в отношении властей изверились во мне: напрасно. Я обещал Николаю Михайловичу два года ничего не писать противу правительства и не писал. Кинжал не против правительства писан, и хоть стихи и не совсем чисты в отношении слога, но намерение в них безгрешно. Теперь же всё это мне надоело; если меня оставят в покое, то верно я буду думать об одних пятистопных без рифм. Смело полагаясь на решение твое, посылаю тебе черновое к самому Белому, кажется, подлости с моей стороны ни в поступке, ни в выражении нет. Пишу по-французски, потому что язык этот деловой и мне более по перу. Впрочем, да будет воля твоя: если покажется это непристойным, то можно перевести, а брат перепишет и подпишет за меня.
Всё это тринь-трава. Ничего не говорил я тебе о твоих «Стихотворениях». Зачем слушаешься ты маркиза Блудова? пора бы тебе удостовериться в односторонности его вкуса. К тому же не вижу в нем и бескорыстной любви к твоей славе. Выбрасывая, уничтожая самовластно, он не исключил из собрания послания к нему — произведения, конечно, слабого. Нет, Жуковский,
Надпись к Гёте, Ах, если б мой милый, Гению — всё это прелесть; а где она? Знаешь, что выйдет? После твоей смерти всё это напечатают с ошибками и с приобщением стихов Кюхельбекера. Подумать страшно. Дельвиг расскажет тебе мои литературные занятия. Жалею, что нет у меня твоих советов или хоть присутствия — оно вдохновение. Кончи, ради бога, Водолаза. Ты спрашиваешь, какая цель у «Цыганов»? вот на! Цель поэзии — поэзия — как говорит Дельвиг (если не украл этого). Думы Рылеева и целят, а всё невпопад.