— Ладно, — сказал Карел, — ежели вы мне доверяете.
Зрители в зале ерзали и громко переговаривались. Но вот появилась Гина вместе со своим мужем, и все стихло. Они уселись по обе стороны столика.
Гину знали, она пела в церкви и на молениях. Сегодня она приоделась, на ней был зеленый лиф, стянутый на груди крючками, и выходная юбка, та самая, в которой она однажды носила сено и которую для такого случая позаимствовала опять. Наряд не из худших, он свидетельствовал о ее искренности, Гина и не думала выдавать себя за артистку, она и на сцене оставалась простой деревенской бабой, благослови ее Бог, она и так хороша, к тому же Вендт поднес ей перед выходом рюмочку, что явно пошло ей впрок.
Аптекарь Хольм сходил два-три раза в Рутен, хотел ее подучить, но Гина, похоже, не очень-то понимала, на кой ей все это, она поддакивала аптекарю и беспрестанно одергивала подол, как будто полотно кусало ей ноги. Выучить балладу, песнь о любви, она отказалась, ведь она же была новокрещеной, так что им ничего не оставалось, как приналечь на псалмы. Петь она не умела, но грудь и глотка у нее были дай Бог.
Карел стал натренькивать «Старинную утреннюю молитву», играть он толком не умел, а всего лишь подыгрывал, извлекал из убогой гитары звуки. Но тут вступила Гина, и гитара почитай что сошла на нет. Гина, храни ее Бог, словно бы вся отдалась своему огромному голосу, и гитара сошла на нет.
Один куплет, второй куплет, третий, а в псалме их девять. Гина пропела пять, она себя расточала. Тогда с передней скамьи поднялся пастор и, подавшись всем телом в сторону сцены, попросил ее перевести дух:
— Гина, побереги себя для следующего псалма! Так красиво не поет ни один человек!
— Да! — подтвердили зрители в разных концах зала и выразили свое одобрение.
Гина в ответ улыбнулась и спела две пастушьих песни. После чего они с мужем встали, как по команде, и покинули сцену.
Первый антракт.
Наступил черед фру почтмейстерши. Конечно же, она сыграла блестяще и заслужила дружные аплодисменты. Она вернулась со сцены счастливая, как малый ребенок.
— Я не думала, что у меня получится, — сказала она, смеясь и всхлипывая одновременно.
Между тем Вендт, хлопотавший над своими бутылками, дохлопотался до того, что напевал уже вслух.
— Замолчи! — сказал ему Хольм.
— Я репетирую, — ответил Вендт. — Ты что, не знаешь, что у меня французский номер?
— У нас у каждого свой номер, — обиженно возразил Хольм. — Ты забыл про мой струнный квинтет с цимбалами.
Фру почтмейстерша прыснула со смеху и поспешно прикрыла рукою рот.
Они заболтались, и зал снова начал проявлять нетерпение. Тогда они ухватились за «Илиаду», пускай гармонист исполнит «Илиаду».
— А что это такое? — спросил гармонист.
— Лучший твой марш, — сказал Хольм, — «Марш Бисмарка». С тобой пойдет Карел и будет вторить.
Карел стал отговариваться, дескать, как новокрещеному это ему негоже.
— Так это же не танец, а марш, ну все равно что псалом!
Его уломали, поднесли выпить, и он вышел с гармонистом на сцену.
Их усилия были с лихвою вознаграждены. Паренек наяривал так, что любо-дорого посмотреть, он подпрыгивал на стуле и громко притоптывал.
— Ну а теперь я! — заявил, приосанясь, Вендт.
— Сейчас самое что ни на есть время для моего номера! — сказал Хольм.
— Après moi![12] — сказал Вендт, он был в ударе до невероятия.
— О Боже! — прошептала вслед ему фру почтмейстерша. — Да он разгонит всех зрителей!
Они услыхали, как он запел «Je suis à vous madame», запел-таки, черт бы его подрал! Во всяком случае, Гордону Тидеманну, сидевшему в зале, слова оказались знакомы, а вот мелодии, похоже, никто не знал. Голос у певца без конца срывался, то гудел как крепко натянутая тетива, то вдруг подскакивал вверх и дребезжал точно медная проволока. Чтобы выходило так скверно — это надо было уметь! Сам Вендт ничего за собою не замечал, он пел себе в простоте душевной и, закончив, сорвал-таки аплодисменты. Он и это принял за чистую монету. Зрители же хлопали, должно быть, затем, чтобы показать, что знают французский, хотя это всего лишь язык лакейской. Вендт раскланялся и возвратился со сцены гоголем. С этой минуты с лица его не сходило выражение необычайного превосходства.
— Что теперь? — стали спрашивать друг дружку артисты.
— Антракт, — постановил Вендт.
После антракта снова выступила фру почтмейстерша. Она совершенно уже успокоилась. Вышла на сцену, замечательно исполнила Моцарта и, вернувшись под бурные аплодисменты, сказала: