— Пускай! — заорал Мадула Магомеду, стоявшему рядом со мной.
Машину подтолкнули, и она, вздрогнув, покатилась к пропасти.
Из приближающегося вертолета ударил пулемет. Я оглянулся: Мадула и еще двое упали на землю, остальные бросились врассыпную, прячась за сараями и складами. Мой "козел" разгонялся, подпрыгивая на камнях. Я решил выпрыгнуть, но с ужасом обнаружил, что привязан к сидению. И тут увидел, мне наперерез мчится из зарослей грузовик (ЗИЛ-130). Сквозь грохот и шум вертолетов, с которых уже не стреляли, кто-то кричал в рупор, выставленный из кабины, чтобы я ложился на пол. Потом было столкновение, "козел" перевернулся.
Я оказался придавленным машиной. Правая рука была сломана, лицо разбито, но от радостного ощущения, что жив, даже не чувствовал боли. Машину осторожно приподняли, и я увидел веселое лицо Ахмета.
— Живой! — воскликнул он, перерезая веревку за моей спиной.
Из ущелья донеслись одиночные выстрелы — значит, все-таки кого-то упустили. Горел сарай рядом с гаражом. Шифер так трещал, что, казалось, заглушал даже автоматные очереди.
Подошли мои коллеги, старший опер Саша Бодрый взял меня под левую руку.
— Ты уже, наверное, ни на что не надеялся? — спросил он, пытаясь улыбнуться.
— Они меня чем-то кололи, и мне все было безразлично.
— Твари! Но, слава Богу, мы хоть успели.
Мы подошли к вертолету. Здесь на траве лежал раненый Мадула.
Он смотрел на меня глазами загнанного волка. Я напряг память и, присев перед ним на корточки, сказал на прощанье:
— Жаль, профессор, что теперь коран выйдет в другом переводе. Там о тебе была очень удачная мудрость: "Кто возился с дровами, тот возился и с золой!"
Он плюнул мне в лицо и отвернулся. Это было последним выражением его ненависти. Бандит знал, что "вышки" ему не миновать…
В вертолете у меня неожиданно закружилась голова: глаза жгло огнем, в ушах звенела какая-то шальная музыка. И вдруг я увидел живую Катю, сидящую рядом с Саидом. Она смотрела на меня в упор своими широко раскрытыми глазами. Что было потом — не помню.
…Я провалялся в больнице два месяца. Семью перевезли в другой город, и поэтому меня никто не навещал. И только когда Саша Бодрый сообщил, что при задержании убит последний преступник из банды Мадулы, на душе отлегло: я даже стал подходить к окну и в первый раз за время лечения попросился на прогулку. Однако страх еще долго преследовал меня, хотя смерти уже и не страшился. Но меня боялись родные, и я сам боялся жить. В таком состоянии я находился больше года и только теперь, как мне кажется, вполне здоров.
КАК КАЗАК НА ДНЕСТРЕ КАЧАН ПАРИЛ
Велики судьбы славянского народа! Недаром дана ему эта спокойная сила души, эта великая простота и бессознательность силы!..
Тирасполь прощался с погибшим казаком. Гроб с телом убитого подвезли к Дому офицеров, где собралось тысяч пять жителей. Из окон и с балконов близлежащих домов глядели на панихиду жены и дети офицеров четырнадцатой армии, которой маршал Шапошников приказал в конфликт не вмешиваться. Траурная музыка прерывалась надрывно-патриотическим голосом:
— Володя погиб за нашу молодую республику! Защитим родное Приднестровье от румынского агрессора!..
Я стоял перед гробом, держа в руках диктофон и шляпу. Судьба покойного, голос из репродуктора и мое "я” оказались связанными в узел, развяжет который только вечность. Дело в том, что наши пути уже пересекались. Пятнадцать лет назад. В комитете ВЛКСМ завода литейных машин имени С. М. Кирова, куда мы с казаком Владимиром Глининым[8] пришли оформляться на работу в обрубочное отделение литейного цеха.
Секретарь комитета комсомола завода, ныне активистка стачкома Приднестровья Елена Андреева, чей голос, усиленный мощным громкоговорителем, витал над гробом, чихвостила тогда бедного Глинина за то, что его в армии исключили из комсомола. Теперь же она называла его героем. Жизнь все расставляет на свои места: кому бесславие, а кому бессмертие. Помню, мне тогда тоже здорово досталось от комсомолки Андреевой за то, что я, учитель, выпускник университета… и не комсомолец. "Если бы я была директором школы, — визжала она так, что под блузкой дрожала ее грудь, — я бы тебя не то что в учителя, а на порог советской школы не пустила!” Но Бог ей судья, я на нее не в обиде. Она пошла своей дорогой: заочно закончила юрфак, дошла до второго секретаря райкома, потом возглавила собес горисполкома, потом что-то еще, а с ликвидацией КПСС стала "атаманом бабского батальона красно-коричневых”, как выражаются ныне "демократы”. Конечно, Андреева со своей командой в Тирасполе — бельмо на глазу человеческого лица Левобережья. Но что поделаешь! И она делает доброе дело. Взять хотя бы организацию этих похорон. Дюжина мужиков не вытянет такое, что нередко тащит на своих плечах эта могучая баба. А недавно она со своей командой "выбила” в одной из частей несколько бэтээров…