«Переложенная на самый простой язык, эта проблема означает не что иное, как то, что мы хотим сохранить Южную Африку белой, Сохранить ее белой может означать только одно, а именно: белое господство. Не «лидерство», не «руководящую роль» белых, а «полный контроль», господство».
Моему отцу
ОТ АВТОРА
Почти никого из своих собеседников я ни разу не назвала настоящим именем. Имена здесь в основном вымышленные. Читатель поймет причины такой предосторожности, когда прочтет мою книгу. Зато сторонники апартхейда предстают в ней под своими подлинными именами. У меня не было никаких причин щадить их.
Я приношу благодарность южно-африканским властям, которые, приняв меня за арийку, показавшуюся им к тому же сторонницей «раздельного развития», помимо своей воли предоставили мне возможность объехать всю Южную Африку. Я приношу благодарность и моим многочисленным друзьям — белым, африканцам, индийцам, метисам, — всем, кто отважился пойти на риск, чтобы помочь мне.
Так как во время этого путешествия у меня не было возможности вести какие-либо записи (иначе стало бы ясно, что я журналистка), в моем повествовании могло бы оказаться множество «пробелов», если бы в Великобритании мне не посчастливилось отыскать неоценимое подспорье в виде книг Брайена Бантинга «Становление Южно-африканского рейха», Мэри Бенсон «Африканские патриоты» и Говэна Мбеки «Крестьянский бунт».
Все могло бы начаться с воркующего голоса стюардессы: «Fasten your seat-belt please, we are going to-land in Jan-Smuts-airport»[1], и моим глазам открылись бы сверкающие холмы желтого песка вокруг Йоханнесбурга, которые я принимаю за горы золота, хотя это всего-навсего отходы.
Но чтобы дожить до этого момента, надо прежде всего получить визу; а чтобы получить визу, надо идти в южно-африканское посольство, где господа, по виду германского происхождения, и девицы, смахивающие на полицейских, задают вам множество странных вопросов и заставляют вас заполнять массу самых различных анкет.
И, конечно, на первом месте стоит вопрос о расе. Я в нерешительности. Может, я похожа на мартышку? Ужасно хочется написать, как это, говорят, сделал сын Уинстона Черчилля: «Человеческая». Но тут, в секторе иммиграции, шутить, видно, не любят, об этом красноречиво свидетельствуют бесстрастные голубые глаза секретарши. Впрочем, местные службы стараются облегчить вам задачу и в скобках курсивом значится: (африканская?), (азиатская?), (европейская?). И опять я в нерешительности. Кто же я?
В памяти всплывает одна статья, в которой говорилось, что, когда в 1950 г. южно-африканский парламент принял новый расистский закон, предписывавший провести перепись населения по расовым признакам, десятки тысяч людей (особенно в Кейптауне, где живут почти сплошь метисы) не могли точно ответить, белые они или «цветные».
Как нельзя более серьезно я спрашиваю девицу, которая оформляет мое дело, каким образом можно узнать, белый ты или нет.
— Это очень просто, — отвечает она. — Закон гласит: белым считается любое лицо, которое по своей внешности является явно белым или которое считается всеми лицом белой расы, за исключением тех случаев, когда, невзирая на свою явную принадлежность к белой расе, это лицо признается всеми лицом цветной расы.
В течение некоторого времени я размышляю, в своем ли уме эта очаровательная девушка. Но вскоре я поняла, что, как и большинство ее соотечественников, она до такой степени распропагандирована, что самые преступные или попросту безумные вещи кажутся ей вполне нормальными. А ей, в свою очередь, я, по всей видимости, представляюсь несколько глуповатой, потому что она продолжает:
— Так, например, китайцы считаются цветными, а японцы — белыми.
И так как я спрашиваю: «А почему японцы, а не китайцы?» — она объясняет, что японцы не совсем желтые, к тому же в Южной Африке их не более сотни.
— А китайцев у нас целая колония. И если считать их белыми да еще предоставить им все гражданские права, почему бы тогда, как справедливо заметил один наш министр, Ван де Вет, не предоставить точно такие же права индийцам, которых насчитывается около пятисот тысяч, или метисам, которых миллион семьсот тысяч… А может, еще и кафрам, их двенадцать миллионов! Что же тогда станется с нами, бедными белыми, нас ведь всего-то три миллиона четыреста тысяч?
По всей видимости, «кафры» — это африканцы; что же касается почетного звания «белые», присвоенного японцам, то причина этого, мне думается, кроется в том, что Япония одна из немногих афро-азиатских стран, которая не стесняется открыто торговать с Южной Африкой и вкладывает в предприятия этой страны большие капиталы, поддерживая таким образом американские капиталовложения.
Не ведая о том, что немногим более двадцати лет назад половина моего семейства погибла в газовых камерах из-за своего не совсем арийского происхождения, девица, глядя на мою розовую кожу, по-свойски говорит мне:
— Ну вы-то, конечно, напишете «европейская раса»..
Совесть у южно-африканского правительства! не слишком чиста, потому-то оно и не разрешает большинству журналистов и кинематографистов посещать территорию своей страны. И если кому-нибудь из них[2] изредка удается проникнуть туда, они вынуждены прибегать для этого к тысяче всевозможных уловок.
Так, я, например, выдала себя за студентку, которая едет навестить одну из своих австралийских теток (австралийцы очень часто ездят в Европу через Йоханнесбург) и заодно посетить заповедник диких зверей в Крюгер-Парке.
Я не очень убеждена, что этому поверят. И когда две-недели спустя я являюсь в посольство, у меня почти нет сомнений, что меня тут же выгонят вон и скажут: «Нам все известно, вы — журналистка, вы жили в Алжире, на Кубе, бывали в Черной Африке. Vade retro, Satana!»[3].
Но нет. Мой внешний вид кажется им залогом чистоты моей расы, а заодно и моих намерений. И после-того как меня заставили поклясться честью в том, что никогда в жизни я не принимала участия пи в одной радиопередаче, я получаю эту труднодоступную визу.
И вот я на аэродроме Бурже, откуда самолет через какие-нибудь двенадцать часов доставит меня на самый край Африки. Друзья крепко обнимают меня, словно я отправляюсь в лагерь смерти, и, зная мою ужасающую способность, оказавшись в стране, охваченной революционным брожением, тут же забывать о причинах, которые привели меня туда, не устают повторять:
— Главное, пиши. Пиши хоть что-нибудь. Мы все поймем. Если ты замолчишь, мы сейчас же обратимся во французское посольство. И не делай глупостей. Не улыбайся африканцам. Не вздумай ходить на политические собрания. Ты ведь не интернациональные бригады создавать едешь, а писать статьи.
Хотя мы летим через Браззавиль, в нашем самолете нет африканцев. Большинство пассажиров — французские дельцы, которые продают станки Южной Африке. Один из них, приняв меня за богатую наследницу, решившую поразвлечься, разговаривает со мной так, точно зачитывает страницы туристического проспекта:
— Вы правильно поступили, избрав для путешествия эту страну вечного солнца с бескрайними горизонтами. Это настоящая Европа в самом сердце Африки. Обязательно посетите заповедники диких зверей, они живут там на свободе, и не забудьте о водных лыжах на золотых пляжах.
Во время посадки в Солсбери в Южной Родезии на нас уже пахнуло духом Южной Африки: как только самолет приземлился, я увидела в окно африканцев, они работали не разгибая спины под присмотром белого с рыжими волосами, очень похожего на Яна Смита, он выкрикивал какие-то указания, развалившись в качалке.
1
«Пристегните ремни, мы идем на посадку. Самолет прибывает в аэропорт Яна Смэтса»
2
Алэну Жакобу, представителю газеты «Монд», отказали в визе, так же как группе журналистов из «Сэнк колон а ля юн».
Американским кинематографистам удалось сделать фильм об апартхейде, делая вид, что они снимают бытовые сцены, обычаи зулусов.