И еще четыре часа лёта над неким подобием бурой иссохшей пустыни, потом, оставив позади реку Лимпопо, мы оказались в Южно-Африканской Республике.
Нас снова заставляют заполнять какие-то анкеты для полицейских служб. Я забеспокоилась: а вдруг меня все-таки не пустят?
И снова приходится отвечать на глупый вопрос о цвете кожи. Я обращаюсь к своему соседу:
— Что за наваждение!
— Да, — отвечает он, — они такие, — словно речь шла о милых людях, которым свойственна самая что ни на есть безобидная мания.
Стюардесса напоминает мне, что необходимо заполнить анкеты, где спрашивается, не находилась ли я в политическом заключении, не жила ли прежде в одной из африканских стран, а главное, не подвергалась ли осуждению Претории. И еще один любопытный вопрос: на каком иностранном языке вы говорите? Это чтобы проверять письма? Стюардесса добавляет:
— В аэропорту они ужасно дотошные. Если им кто не понравится, они учиняют настоящий допрос.
На что похож Йоханнесбург? Может, и я тоже начну, подобно моему соседу, захлебываясь от умиления, разглагольствовать о самом большом городе Африканского континента с самым высоким жизненным уровнем?
— Вам известно, — говорит он, — что стоимость земельной площади города равняется примерно семидесяти пяти миллиардам франков? Я никогда не видывал подобной роскоши: учреждения, магазины, заводы — все свидетельствует о богатстве и гении белого человека!
Что правда, то правда; после того как пересечешь всю Африку и за одиннадцать тысяч километров от Европы увидишь Йоханнесбург, впечатление это производит потрясающее! Не говоря уже о рудниках под открытым небом и горах золотого песка, сверкающего вокруг города, здесь столько заводских труб, плавильных печей, и небоскребов, что на какое-то мгновение начинает казаться, будто Рур и Манхэттен перенеслись на земли южнее Конго. А что это там, вдалеке, какое-то странное нагромождение, как будто кладбище машин?
— Да нет, — отвечает стюардесса. — Там живут африканцы. Их набилось в эти лачуги больше семисот тысяч. Ужасно.
Май здесь — это конец осени, и в Йоханнесбурге, расположенном на плато на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, в это утро сияет ослепительное солнце снежных гор. В книге по географии я читала, что Трансвааль со своим крупнейшим городом Йоханнесбургом находится на вершине пирамиды, образованной горными цепями, устремляющимися все выше и выше, на юг и восток от тропических побережий Капской провинции и Наталя. Город является центром района Витватерсранд (что значит на языке африкаанс. «Хребет живой воды»), где добывалось (и добывается до сих пор) семьдесят процентов мирового золота.
Прежде чем нам позволят ступить на красноватую землю аэропорта Яна Смэтса, предстоит еще выдержать небольшую санитарную проверку.
— Есть ли у вас прививки от оспы и желтой лихорадки?
Я говорю своему соседу, что жители Южной Африки, должно быть, самые здоровые люди на свете.
— Да, — отвечает он, — белые. А остальные девять десятых населения живут в ужасных условиях. Постоянно свирепствуют эпидемии, половина детей умирает в раннем возрасте. — И вдруг добавляет: — Вы же знаете, что за народ эти туземцы!
На посадочной площадке за рулем всевозможного перевозочного транспорта я вижу только белых. Черным; дозволено толкать ручные тележки и дожидаться, стоя навытяжку, пока кто-нибудь из нас доверит им нести ручную кладь. Почему?
Мой сосед, у которого на все есть готовый ответ, говорит, что это следствие «Job reserwation act», по всей видимости, это означает закон о резервировании работы, согласно которому небелым запрещается выполнять любую квалифицированную работу, а также управлять всякого рода машинами с мотором.
— Да это и понятно, — заявляет в заключение мой сосед, — эти люди начисто лишены чувства равновесия.
Обо всем этом знаешь заранее, и все-таки нельзя спокойно отнестись к тому, что есть два выхода. На одном, едва заметном, тесном, написано «Небелые» («Net Blankets» на африкаанс), на другом, широком и свободном, куда нас направляют, потому что мы белые, написано «Только для белых» («Whites only»). Похоже, что французские пассажиры находят это вполне естественным. Представляю себе их вид, если бы, сойдя с поезда где-нибудь в Роморантене, они увидели бы несколько выходов: один, предназначенный для блондинов, другой — для рыжих и третий для тех, у кого голубые глаза…
Вступаю в нескончаемый разговор со своим попутчиком, который, по всей видимости, рад этому, и так, вместе с ним, миную полицейский контроль. Меня, верно, принимают за его подружку, потому что все вопросы обращены только к нему, на мою же долю достается лишь звучное «Good luck!»[4] и игривый взгляд.
Носильщики, конечно, африканцы, и им не положено давать на чай. Мой француз тут же поспешил объяснить мне:
— В этой стране ничего нельзя давать банту, который обслуживает вас, чистит вам ботинки или носит ваши чемоданы. Это его долг. И если вы нарушите это правило, вас тут же заметят.
Мы берем такси, за рулем которого сидит белая женщина. Едем по авеню Яна Смэтса, которое ведет в город, минуем богатые кварталы: Бедфорд-Вью, Парк-таун… Всюду виллы с бассейнами в глубине огромных цветущих парков, а сколько разных стилей, вкусов, подражаний старине и игры воображения: старинные дома в колониальном стиле (можно подумать, что мы в Луизиане), швейцарские шале, бунгало из дерева и стекла, абстракции а ля Бразилиа… Всюду площадки для игры в гольф, кинотеатры под открытым небом.
Город оделся в оранжевый наряд осени, и, глядя на это буйство красок, невольно задаешься вопросом, каким чудом удается всем этим деревьям и диковинным цветам расцветать на золотоносных рудниках.
И всюду: на земле, у порталов, вдоль всей дороги — черные кормилицы с белым ребенком за спиной на африканский лад.
Я глаз не могу оторвать от лавок, возле которых висят огромные мешки с апельсинами и яблоками, их продают здесь десятками килограммов, как у нас картошку. На витринах и окнах многих вилл — железные решетки. Мне почему-то кажется, что центр Йоханнесбурга походит на Нью-Йорк, верно, потому, что я не знаю Нью-Йорка. Мой спутник утверждает, что это скорее похоже на Манчестер или какие-нибудь второразрядные американские города.
Отель «Гран Насьональ», который рекомендовали мне друзья, один из самых старых в городе. Он существовал еще во времена первых поселенцев (искатели золота пили здесь бренди в баре) и до сих пор сохранил вид старинного салуна.
Хозяева его говорят на ужасающем английском языке, они африканеры. Женщины непомерно толсты и носят на голове невообразимые шиньоны, которые делают их похожими скорее на мадам Помпадур, чем на Брижжит Бардо. Очевидно, здесь в моде пышные розовые женщины: не знаю, как им удается держаться на высоченных каблуках-гвоздиках, платья выше колен плотно облегают их, а на головах у них любопытнейшие прически в виде небоскребов.
Швейцары и лифтеры здесь — черные, телефонист — метис, а метрдотель — индиец, должно быть, это соответствует закону о резервировании работы.
Жду, пока мне вручат ключ от моей комнаты, и тут происходит один из тех эпизодов, которые обычно, когда читают о них в европейских газетах, принимают за выдумку. Молодой негр бедного, но вполне достойного вида, со шляпой в руке, входит через крутящуюся дверь. Он робко пересекает холл и направляется к одному из лифтов. Лицо толстого патрона становится попеременно белым, зеленым и, в конце концов, пунцовым, словно глазам его предстало зрелище скандальное, неслыханное, чудовищное. Наконец ему удалось перевести дух и прорычать вопросительно-яростное: Yes?»[5]. Негр оборачивается и очень вежливо на безупречном английском языке отвечает, что он ищет работу и что ему сказали, будто для него найдется место на кухне.
Тогда патрон начинает вопить что-то на совершенно непонятном и очень странном языке, напоминающем одновременно кухонный немецкий, выродившийся голландский, отчасти идиш, а в основном какой-то племенной с громким прищелкиванием язык; должно быть, это и есть тот самый знаменитый африкаанс, которым так гордятся буры и который они хотели бы сделать основным языком страны.