И тут я замечаю нескольких африканцев, сидящих, на барьерах стадиона.
— A-а, это университетская прислуга — объясняет Пат. — Все делают вид, будто не замечают их. Но если, бы явилась полиция, то могла бы арестовать и африканцев, и тех, кто пустил их.
Вечером перед нами возникает все та же проблема. Мы собирались поужинать в ресторане. Но если мы вы берем ресторан для белых, Гулан не сможет с нами пойти, а если мы вместе с ним отправимся в индийский, ресторан, то тогда мы нарушим закон. Я за то, чтобы, пойти в индийский ресторан, каковы бы НИ были последствия.
— В конце концов, я иностранка и не обязана всего этого знать.
— Зато мы обязаны, — говорит Гулан. — У нас тут же начнутся неприятности. Да и вас сразу возьмут на, заметку. Туристы никогда этого не делают.
Подумав, он пригласил нас поужинать к себе домой.
— Надо только постараться не привлекать внимания, чтобы нас не заметили, — добавил он мягко.
— И речи быть не может, — заявляет Пат, — ты живешь в зоне для индийцев, мы не имеем права находиться там после наступления темноты.
Я спрашиваю, что это еще за зона. И Гулан рассказывает, что после принятия в 1950 г. так называемого Закона о расселении по группам (Group Areas Act) всю страну поделили на различные зоны, предназначенные для людей разных национальностей. Для тех, кто считается неевропейцами (индийцы, метисы, африканцы), созданы некие подобия гетто. Всех индийцев, в том числе и тех, у кого были собственные дома или лавки в городе, перевели в специальные зоны, расположенные за чертой жительства белых.
Пат не в восторге от перспективы ужинать в индийской зоне.
— В другой раз, — говорит она.
Тогда я предлагаю пойти в театр. Но и тут та же история. 12 февраля 1965 г. правительство опубликовало постановление «R.2» в дополнение к Закону о расселении по группам, запрещающее человеку одной расы находиться «на любом публичном развлекательном мероприятии, в клубе или месте, где продают прохладительные напитки, в качестве постоянного посетителя или гостя в зоне, отведенной для другой расы». Если кто-нибудь организует спектакль, нарушая при этом данное постановление, ему грозит штраф в размере четырехсот рандов (двух тысяч восьмисот франков) пли же тюремное заключение сроком до двух лет.
— И вот вам результат, — рассказывает Поль, — в Южной Африке нет больше культурной жизни. Многим зарубежным артистам отказали в визе за то, что они соглашались выступать лишь перед многонациональной публикой. С той поры как был принят закон о групповых районах, исчезли и такие места, где в согласии жили люди разных национальностей: нет больше и культурных центров, где был, в частности, создан «Kwila», совсем особый южно-африканский джаз, и начали свой творческий путь многие писатели и художники, такие, каких не сыщешь во всей остальной Африке, все это бесследно исчезло.
Об этом же говорит Энтони, студент из Родезии, у которого и закончился наш вечер, после того как мы расстались с Гуланом.
— В этой стране становишься полным идиотом. Чувствуешь себя от всего отрезанным. Интересных книг достать невозможно. После того как в 1963 г. был принят закон о публикациях и зрелищных мероприятиях («The publication and entertainments act»), специальная комиссия имеет право «запретить» любую газету, любую книгу или фильм, которые покажутся ей неблагонадежными с точки зрения нравственных устоев и расовой политики страны. А так как все девять членов этой комиссии необразованные люди, случаются вещи невероятные. Да вот, к примеру, злая шутка, которая на деле не является таковой: они наложили запрет на «Красное и черное» Стендаля, решив, что это книга о коммунизме в Африке. Под запретом находятся книги величайших мыслителей. Разумеется, нельзя достать Сартра, не говоря уже о марксистских книгах. Если их найдут у кого-нибудь в библиотеке, владельцу грозит тяжкое наказание вплоть до тюремного заключения. Я изучаю экономику, но не имею права держать марксистских книг по политэкономии. Мне приходится пользоваться учебниками, которые хороши для торговцев, а никак не для экономистов. Как правило, запрещают французские книги, за исключением, например, Моруа. Как вам известно, у нас нет телевидения. Половина белого населения говорит на английском языке и потому пришлось бы показывать телефильмы, подготовленные Би-Би-Си, а Фервурду это кажется подрывной деятельностью. С кинофильмами та же история: кроме плохих американских фильмов ничего не увидишь, правда, в последнее время стали показывать еще и немецкие. Совсем не бывает итальянских фильмов, а о существовании кинофильмов на Востоке тут и вовсе ничего не знают.
Я спрашиваю, что произойдет, если полиция отыщет у кого-нибудь запрещенные книги. Он отвечает, что обычно этого вполне достаточно для ареста и допроса в Особом отделе.
— Многие арестованы по закону о девяноста днях, а все потому, что Особый отдел, который имеет право производить обыск в любое время без всякого ордера, наткнулся на одну или две «подозрительные» книги. Очень часто, как это было, например, во время «процесса демократов», запрещенные книги служили уликой и в результате были вынесены тяжкие приговоры.
Вот уже несколько раз я слышу это выражение «90 дней», что же это такое? Энтони объясняет, что это так называемый закон «без следствия», дающий право каждому полицейскому без всякого ордера арестовать любого человека, подозреваемого в том, что он совершил или собирается совершить политическое преступление, а также того, кто может сообщить сведения о политическом преступлении. Таких людей ссылают и держат в одиночном заключении в течение девяноста дней, причем срок этот возобновляется до бесконечности, и для этого не требуется никакого конкретного обвинения. С 1963 г. сотни ни в чем не повинных людей стали жертвой этого закона. Утверждают, будто бы Форстер, бывший тогда министром юстиции, заявил: «В нашей власти, продержать человека взаперти всю жизнь».
Я увидела, как Энтони положил подушку на телефон. Заметив мое удивление, он сказал, что полиция нашла способ подслушивать разговоры даже тогда, когда люди говорят не по телефону.
— Если бы вы только знали, сколько людей попалось, на этом. Микрофоны ставят повсюду: в машинах, служебных помещениях, с ума можно сойти от этого. Главное, найти предлог, чтобы посадить кого-нибудь в одиночное заключение на несколько недель. Обычно такой человек не может вынести пыток и что-нибудь да скажет. Хоть самую ничтожную малость. Даст свидетельство, пусть ложное, но это позволит арестовать кого-то еще, кто знает больше. И так, в конце концов, им удается схватить людей, которые играют важную роль в борьбе против апартхейда. А знаете ли вы, что любой начальник почтового отделения имеет право вскрыть и конфисковать по своей собственной инициативе письмо, которое покажется ему подозрительным или имеющим отношение к политике?
Пат не любит таких разговоров. И все время смотрит на часы. В конце концов, она уходит и уводит своего жениха.
— Пат симпатичная, — говорит Энтони. — Но она играет на руку правительству. Всего боится. А им только того и надо. Странно, что она привела вас ко мне. Обычно она избегает приходить сюда. И по-своему права: если в один прекрасный день полиция заподозрит меня в том, что я занимаюсь политикой, ее вместе с женихом тоже могут арестовать, проста «как свидетелей», чтобы выведать сведения обо мне. А это риск. Готовится новый закон, по которому можно будет держать под арестом сроком до шести месяцев (180 дней) любое лицо, которое может быть использовано государством в качестве свидетеля на суде. Так кого угодно доконают.
Я немного удивлена, что Энтони, не зная меня толком, говорит так откровенно. Но потом я пойму, что это очень серьезный парень, которому полностью можно доверять. К тому же у него не южно-африканское гражданство; как и многие другие студенты ВИТСа, он родом из Родезии и, вероятно, потому чувствует себя в относительной безопасности.
Энтони рассказывает, что главная задача закона о свидетелях заключается в том, чтобы дознаться, где скрывается Абрахам Фишер.
— Этот удивительный человек — один из самых известных адвокатов в стране, — говорит он. — Член Коммунистической партии вплоть до самого момента ее запрещения, затем адвокат африканских лидеров, он ушел в подполье, чтобы продолжать борьбу, после того как были уничтожены многие подпольные организации сопротивления. А главное, африканеров бесит то, что Фишер, несмотря на все разговоры по этому поводу, вовсе не еврей, он принадлежит к одному из самых известных семейств буров. Дед его был министром в правительстве Оранжевого Свободного Государства. Для них это ужасно: если сами африканеры становятся коммунистами, чем же все это кончится?[10]
10
Фишера арестовали два месяца назад, после десятимесячной подпольной работы. Ему грозит смертная казнь, ибо его обвиняют в подрывной деятельности и в стремлении свергнуть правительство насильственным путем, с тем чтобы установить «диктатуру пролетариата». Фишер отказывается признать себя виновным, так как он борется только против апартхейда.