Фаис пробует разгладить руками свою измятую форму, но в этот момент дверь открывается.
— Прошу вас, генерал, проходите. Видите, как быстро.
Кабинет министра похож на контору старого «домашнего» адвоката. Большая продолговатая комната, тяжелые шторы на окнах. Широкий письменный стол с барочными резными украшениями. Перед столом два стула с высокими спинками, за столом — кресло того же стиля. Вся мебель обита коричневой кожей. Две-три картины, портрет президента, старинная гравюра, изображающая битву при Кустоце4.
Министр, широколицый человек с обширной лысиной и маленьким пенсне, ждет его у окна в углу комнаты, отведенной под «гостиную» — с креслами и диванами, обитыми плотным темно-коричневым рубчатым бархатом. На министре светло-серый костюм в едва заметную белую полоску. Руки у него заложены за спину, на лице — любезная улыбка. Прежде чем вступить на стезю политического деятеля, он был врачом. Свои дипломатические ухватки, осторожность, которой отмечен каждый его шаг, умение безболезненно переходить внутри своей партии из одной группировки в другую — все это он унаследовал еще с тех пор, когда с улыбкой лгал своим безнадежно больным пациентам. Лгал с самыми благими намерениями. До назначения на пост министра — четыре года тому назад — он был на вторых ролях, но слыл человеком, на которого можно положиться. Приглядываясь к ошибкам признанных лидеров, он успешно усваивал полученные уроки.
За последние годы генералу Фаису приходилось встречаться с ним довольно часто. А познакомились они много раньше: генерал командовал гарнизоном города, где министр был председателем местного административного совета.
Фаис останавливается в дверях, чувствуя себя несколько неловко в своей парадной форме.
— Господин министр…
Министр любезным жестом указывает ему на одно из кресел.
— Проходите, Фаис, проходите. Какие могут быть церемонии… между нами. Садитесь.
Пока генерал направляется к креслу, министр открывает маленький холодильник, встроенный в нижнюю часть массивного книжного шкафа орехового дерева.
— «Регалеали». Выдержанное и охлаждено в меру. Как раз то, что надо при этакой жарище. Устраивайтесь поудобнее. И фуражку снимите. Давайте-ка ее сюда. И ради Бога, оставьте все эти церемонии. Давненько мы с вами не разговаривали по душам.
Фаис предпочитает не вспоминать о том, что министр дважды за последнее время отказывался его принять.
Несколько минут они говорят о похоронах, потом о каких-то маловажных вещах. Фаис понимает, что министру хочется снять излишнюю напряженность. В кабинете тихо, прохладно. В одном из окон установлен кондиционер, но его жужжание едва слышно. Фаис не спрашивает о причине столь странного вызова — ждет, когда о ней заговорит сам министр.
Но вот министр подается слегка в своем кресле вперед, снимает пенсне, протирает, подышав на стекла, носовым платком и снова водружает на нос.
— Вы человек, с которым всегда можно говорить без околичностей. Постараюсь быть с вами предельно искренним, но и от вас я жду понимания, ведь мы же друзья. Я попросил бы вас взвесить мои слова, не задавая никаких вопросов. Имеются основания… политического порядка, в силу которых я не смогу дать вам исчерпывающих ответов. Вы меня понимаете, не так ли?
Он смотрит Фаису прямо в глаза настойчивым, многозначительным взглядом, Фаис догадывается, что слова министра связаны с тем, что совсем недавно он услышал от Данелли. Но зачем раскрывать свои карты и лишать министра удовольствия сообщить новость? Впрочем, он знает, что за добродушным видом и вкрадчивыми манерами собеседника скрываются сильная воля и если не острый ум, то, во всяком случае, изощренное лукавство и хитрость, позволяющие ему достигать своей цели обходными путями. Один из политических противников министра назвал его пауком: и верно, этот человек с тучным телом и маленькой розовой головкой всех опутывает паучьей сетью интриг.
Генерал догадывается, что сейчас роль мухи отведена ему, и все же вежливо кивает головой: да-да, разумеется, он все понял.
Министр слегка расслабляется и, оторвав взгляд от собеседника, переводит его на ту часть кабинета, где главенствует письменный стол, но тут же вновь сосредоточивает свое внимание на Фаисе. Генерал ждет. Еще входя в кабинет, он заметил на столе свой рапорт об отставке.
Министр, проследив за его взглядом, кивает головой.
— Да, речь идет именно о вашем рапорте. Прошу прощения за то, что я несколько задержался с ответом, но тут возникли кое-какие обстоятельства. Недели три назад я, вероятно, хотя и не без сожаления, принял бы вашу отставку. И совершил бы ошибку. Весьма сожалею, дорогой Фаис, но я вынужден просить вас взять свой рапорт обратно. Нет, подождите, — он останавливает возможные возражения коротким жестом руки, — сначала вы должны меня выслушать. И вы все поймете.
Генерал растерян. Что-то здесь не так. Он мог ждать чего угодно, только не этого. Да, здесь что-то не так. Это особенно ясно теперь, после разговора с Данелли.
— Вы знаете, как высоко ценит правительство вашу работу… — Министр замялся, подыскивая подходящее слово. — По оздоровлению корпуса карабинеров. Какая тонкая, трудная, но необходимая операция! Вы сумели провести ее умно и тактично. Но вы, конечно, понимаете, что наши противники не отказались от своего намерения дать нам бой. Больше того, именно сейчас некоторые их маневры приобрели особенно опасный характер. Не. ждите от меня больших подробностей. Речь идет о том, что делается не только в корпусе карабинеров, но и в секретных службах, и в полиции. Вам известно, каких трудов нам стоило разрешить проблему реорганизации государственных служб. Сейчас настал самый щекотливый момент. И одна из главных мишеней, поразив которую, нас хотят отбросить назад, — именно вы.
Министр говорит, как бы взвешивая каждое слово и стараясь не смотреть на генерала, который не сводит с него глаз. Так вот оно что!
— Да, именно вы, генерал. Для вас это, разумеется, не новость. Давление оказывается изнутри, оно исходит от самого корпуса карабинеров. Вам ставят в вину, что вы, чужак, армейский офицер, не в состоянии до конца понять их требования. Но это просто предлог. В действительности вам не прощают чистки, которую вы провели, невзирая на внутренние интриги и групповые интересы.
Фаис, неповоротливый в своей парадной форме, застыв в кресле, молча слушает. Министр поднимается. Теперь заметно, что он нервничает. Пытаясь занять чем-нибудь руки, он берет со стола бутылку и ставит ее обратно в холодильник.
— И потом, — продолжает он, — эта последняя история. Самоубийство генерала Фульви. Нет нужды скрывать, что, когда мы рассматривали вопрос о вашем потенциальном преемнике, именно он был одним из кандидатов на ваше место. Ну, да Бог с ним. Ваша отставка в данной ситуации сопряжена с рядом рискованных моментов. И не последний из них состоит в том, что два эти факта будут связывать. Сейчас такое время, когда на скандалах можно нажить капитал, и нам надо продемонстрировать перед другими странами свою силу и уверенность. Мы не имеем права допустить повторения чего-либо такого, что могло бы подорвать авторитет наших государственных служб, и без того уже достаточно пошатнувшийся.
Он замолкает и снова садится. Эта тирада стоила министру усилий: лицо у него напряженное, осунувшееся. Теперь слово за генералом. Когда он, основательно подумав, начинает говорить, в его словах звучит косвенный вопрос:
— Вы, господин министр, понимаете: чтобы продолжать работу в корпусе карабинеров — если я, конечно, возьму назад свой рапорт об отставке, — мне понадобится полная поддержка со стороны исполнительной власти.
Министр вновь принимается протирать стекла пенсне:
— Конечно, само собой разумеется. Можете рассчитывать на наше полное доверие.
Но генерал замечает, что министр раздражен. Ну и черт с ним, его дело. Он перебирает в памяти события последних недель. Стыд, ярость, горечь. И страх. Да, страх. К чему скрывать? Еще час назад он чувствовал себя никому не нужной рухлядью. А теперь этот толстый и неповоротливый, как и он сам, человек явно злится и начинает украдкой поглядывать на часы. Фаис нужен ему. Как, впрочем, он нужен и Данелли. «Из политических соображений», — сказал Данелли. А у генерала ведь есть и свои собственные политические соображения. Лебединая песнь. Генерал, обретая уверенность, улыбается. Ничего себе сравнение: грузный генерал и изящная белая птица. К нему вернулось чувство юмора. Но мысли его вновь занимает министр. Наверное, он тоже устал. Вполне возможно, что оба они вкладывают в слово «государство» один и тот же смысл. Но какое это имеет значение? Министр дал ему карты в руки — придется играть. И он будет играть, не снижая ставки.
4
Речь идет об одной из двух битв в австро-итальянских войнах (1848–1849 гг. и 1866 г.), в которых итальянская армия потерпела поражение.