В ту же минуту появилась Муни с ужасом на лице.
— Мы погибли! Со всех сторон нас окружают карлики!
И, дрожа, прибавила:
— Вчера еще они расположились возле нас. Вся почва изрыта кожицей амомы[11] и недоеденными ягодами!
Абу-Гурун стал искать мою руку и, когда почувствовал ее в своей, сказал:
— Умоляю тебя, уведи ее скорее. Оставьте меня одного с надеждой, что вы увидите вашу родину. Я умру тогда спокойнее!
Муни наклонилась к нему и концами пальцев отерла волосы, прилипшие к его вискам. Нубиец взял ее лицо меж своих ладоней:
— Позволь мне посмотреть на тебя в последний раз. Там, в палатке, раскинувшейся около дюн Канена, у меня есть дочь, похожая на тебя. Что-то мне говорит, что ее судьба связана с твоей!
Он закончил, не переводя дыхания:
— Я сказал; теперь уходите… не делайте шума… а я повернусь в ту сторону, где встает солнце, чтобы встретить смерть.
Не желая раздражать его, мы удалились в молчании. Однако, в глубине чащи мы выжидали дальнейшего. Когда нубиец решил, что мы уже далеко, он приподнялся на локте; схватив тыквенную бутылку, содержавшую немного холодной воды, он поднес ее к губам и упал с подавленным стоном. Вскоре мы увидели вереницы красных муравьев, взбиравшихся по складкам бурнуса и набросившихся на лицо Абу-Гуруна. Муни подбежала к умирающему, протянув руки:
— Прости, Абу-Гурун, мы не в силах уйти.
9 октября. На рассвете первым делом я посмотрел на нубийца. Вытянувшись на спине, он созерцал листву, сквозь которую его глаза тщетно искали исчезнувшие солнце. Муни положила около него свою утреннюю добычу: несколько невкусных слив и с дюжину бобов в стручках жестче кожи. Он медленно отодвинул их рукой. Ни слова… ни движения… У него едва хватает сил шевельнуть веками, чтобы отогнать назойливых мух.
10 октября. Абу-Гурун только что умер. Ливень целую ночь хлестал по листве. На утро луч света пробился сквозь ветви. Нубиец не отрывался глазами от этого бледного отблеска и умер, когда его затуманили поднявшиеся от трав испарения.
ЭПИЛОГ
Здесь прекращается мой дневник.
В продолжение восьми дней мы с Муни блуждали среди таинственных дебрей леса. Везде мы открывали следы карликов. Без сомнения, они следили за нами с вершин деревьев, ожидая удобного случая напасть на нас. Всегда полные беспокойства, всегда настороже, мы шли, как загнанные звери, бегущие наугад. Малейший шум заставлял нас останавливаться и задыхаться от волнения. В дуновении ветра нам чудился полет маленьких деревянных стрел, со свистом пронизывающих листву над нашими головами.
Куда мы направляемся? Растительность так густа, что мы не знаем, с какой стороны солнце поднимается и с какой садится.
Может быть в полусвете, затемненном парами, мы вернулись назад?
Но нет. Инстинкт вывел нас к опушке леса. Почва заметно повышается. Деревья поредели, воздух чище, капли росы сверкают на короткой траве.
— Мы приближаемся, — восклицает сияющая Муни. — Посмотри там, вверху, на листьях, видишь, этот светлый, золотистый, точно медовый, цвет. Побежим скорее, я узнаю свет солнца!
Вне себя она бежит вперед, обезумев от радости. Увы! Скоро она останавливается с криком боли. Маленькая заостренная палочка, воткнутая вкось у ствола дерева, вонзилась ей в голую ногу. Она лихорадочно вырывает ее и с беспокойством смотрит на меня.
Я взял пальцами предательское оружие. Оно похоже на то, которое карлики обычно скрывают в траве. Его острие, длиной всего в несколько сантиметров, обмазано веществом коричневого цвета. Приторный запах этого вещества похож на запах вытяжного пластыря. Это, безусловно, тот смертельный яд, который убивает слонов и пантер. Абу-Гурун был прав: тень Азраила витает над нами.
Лицо Муни приняло тоскливое выражение. На моих коленях лежит ее маленькая ножка. На ней виден укол величиной не больше точки, но которой совершенно достаточно для того, чтобы через нее смерть проложила себе дорогу.
— Что с тобой? — спрашивает она меня, кусая губы. — Почему ты так бледен? Это не гадюка; меня уколола простая ветка!
Не отвечая ей, я открываю рану, которую высасываю губами и нажимаю затем пальцами. Тело вокруг раны не вздулось; появилась только мягкая опухоль, которая понемногу разрастается.
Поняла ли наконец Муни? На ее лице появляется выражение дикого ужаса; с поднявшимися волосами, она устремляет на меня выкатившиеся от страха глаза.
— Успокойся, я высосал весь яд; ничего не будет.