318 2. Центральное значение Фигуры ХРИСТА для той эпохи доказывается многочисленнейшими аргументами. В христианском гностицизме эта фигура служила визуализацией Бога в качестве Архантропоса (Первоначальный Человек = Адам), то есть сжатой репрезентацией человека как такового: "Человек и Сын Человеческий". Христос — внутренний человек, достигаемый на пути самопознания: он — "цартсвие небесное внутри нас". Как Антропос, он соответствует тому, что эмпирически оказывается наиважнейшим архетипом, а как судья над живыми и мертвыми и как царь славы, он соотносится с реальным организующим принципом бессознательного — кватернионом или квадратом, вписанным в круг, то есть самостью.[616] Утверждая это, я не совершаю насилия: моя точка зрения основана на опытных данных, свидетельствующих, что структуры типа мандалы обладают значением и функцией центра неосознаваемой личности.[617] Четырехсоставность Христа, о которой необходимо помнить в связи с рассматриваемым видением, подтверждается на примере символов креста, rex gloriae и Христа как года.
319 3. Извлечение Женщины из бока Христа подсказывает, что он интерпретируется в качестве второго Адама. Порождение на свет женщины означает, что он здесь играет роль Бога-Создателя книги Бытия.[618] Подобно тому, как в различных традициях допускалась комбинация мужского/женского в Адаме,[619] до сотворения Евы, так и Христос здесь весьма драматически демонстрирует свою андрогинность.[620] Первоначальный человек обычно бывает гермафродитом: в ведической традиции он также порождает собственную женскую половину и соединяется с ней. В христианских аллегориях женщина, возникшая из бока Христа, обозначает Церковь в ее качестве Невесты Агнца.
320 Разделение Первоначального Человека на мужа и жену объясняет собой акт зарождения сознания: такое деление производит на свет парные противоположности, тем самым делая сознание возможным. Для Марии, наблюдавшей это чудо, видение было спонтанной визуализацией или проекцией бессознательного процесса, происходящего в ней самой. Опыт показывает, что бессознательные процессы являются компенсаторными по отношению к определенной ситуации сознания. Раздвоение в видении, таким образом, должно указывать на то, что с его помощью компенсируется некое сознательное условие единства. Это единство, вероятно, относится прежде всего к фигуре Антропос — Богу во плоти, стоявшему тогда на переднем плане религиозных интересов. Он, по словам Оригена, — "Vir Unus"[621], "Единый Человек". Именно с этой фигурой столкнулась Мария в своем видении. Если мы предположим (и небезосновательно), что видение принадлежало действительно женщине, то в чистой, обожествленной маскулинности Христа ей недоставало уравновешивающего женского начала. Отсюда — явленное ей откровение: "Я есмь оба — и мужчина, и женщина". Данная психологема до сих пор входит в католическую концепцию андрогинности Христа в его качестве "Virgo de Virgine" (от девы к деве), хотя она и выступает скорее sententia communis (общее (расхожее) мнение), чем conclusio (обоснованный вывод). Средневековая иконография иногда изображает Христа с женской грудью, в согласии с Песнью песней Соломона, 1,1: "Ибо груди твои лучше вина". (в русском переводе – ибо ласки твои лучше вина) У Мехтхильды Магдебургской имеется замечание, делаемое от имени души: когда Господь поцеловал ее[622], оказалось, что он, против всякого ожидания, лишен бороды. Признаки мужского пола у него отсутствовали. Мехтхильду посетило видение, подобное видению Марии, где та же проблема решалась под другим углом зрения: ей привиделось, что она перенеслась на "скалистую гору", где восседала Благословенная Дева в ожидании рождения божественного младенца. Когда тот родился, она обняла его и трижды поцеловала. Как указано в тексте, гора представляет собой аллегорию "spiritu-alis habitus", то есть "духовной позиции". "По божественному наитию она знала, что Сын есть глубочайшая сердцевина [medulla] 'сердца Отца". Эта medulla "придает силу, исцеляет и является наисладчайшей"; "сила и величайшая сладостность" Бога передаются нам через Сына, "Спасителя и наисильнейшего, сладчайшего Утешителя", но и "глубочайшая [сердцевина] души есть сия наисладостнейшая вещь".[623] На основании сказанного становится ясно, что Мехтхильда приравнивает "medulla" к сердцу Отца, Сыну, и внутреннему человеку. С психологической точки зрения, "сия наисладостнейшая вещь" соответствует самости, неотличимой от образа Бога.
620
Здесь скомбинированы три различные интерпретации Христа. Подобные контаминации характерны не только для гностической мысли, но и для любого бессознательного формирования образов.
621
Григорий Великий, Explositiones in librum I Regum, Lib. I, cap.I (Migne, P.L., vol.69, col.23): "Ибо Бог и человек суть единый Христос. Таким образом доказано, что он не имеет себе равных в том, за что его именуют единым. В соответствии с духом эпохи, его несравненная уникальность объясняется "выдающимися его достоинствами", Однако же, она значительна и сама по себе.
622
"Он подставил ей свои розовые [sic] уста для поцелуя" (Liber gratiae spirituals, fol.J, iw).