Однако, в отличие от печали, уныние вызывает одновременное продолжительное возбуждение двух иррациональных частей души: яростной и вожделеющей. Итак, уныние парадоксально: в нём сосуществуют фрустрация и агрессивность. Оно, подобно двуликому Янусу, смотрит назад и вперёд – не довольствуется настоящим и вожделеет будущего. Этим объясняется противоречивый характер его крайних проявлений: апатии и чрезмерной активности. Являя собой смешение и конечный итог в сущности всех страстных «помыслов», оно может быть долговременным и, в конце концов, оборачивается различными формами психической депрессии, которая может привести к самоубийству, этой последней попытке бегства.
Поскольку наиболее характерным проявлением уныния является именно склонность к бегству, в самых различных формах, все лекарства, которые прописывает Евагрий, можно свести к одному – терпению. Терпение может полностью исцелить от этой болезни – чрезмерного себялюбия. Ибо терпеть – означает не сдаваться под натиском иррациональных желаний. Максим Исповедник в своих «Сотницах о любви» почти дословно повторяет то, что пишет Евагрий; совершенно справедливо в связи с этим он приводит слова Христа: «Терпением вашим спасайте души ваши»[466].
Однако это терпение не имеет ничего общего со слепой покорностью, скорее оно представляет собой осознанное ожидание Бога. Ибо выйти из инфернального круга уныния можно только тогда, когда человек способен проломить брешь в темнице собственного «Я», своей безысходной обособленности, чтобы открыться навстречу подлинно личностному существованию для другого, и тем самым открыть своё сердце для подлинной любви – вновь обрести себя самого в даре другому. Но собственное лицо человек открывает для себя лишь во встрече с ипостасным Богом, в Котором заключено и скрыто всё сущее, и поскольку Бог есть любовь, только встреча с Ним может окончательно исцелить от болезненной самости, этой жалкой боязни потеряться в принесении самого себя в дар.
Другие целебные средства, так или иначе, связаны с терпением и тоже ориентированы на непосредственную личную встречу с Богом. Среди них Евагрий называет слёзы, которые смягчают наше сердце, – это «слёзы пред Богом». Отныне человек плачет, уже не скорбя о самом себе, от жалости к себе, но плачет пред Богом, исповедуя ожесточённость своего сердца в надежде избавиться от неё благодатью Божьего милосердия.
Единственный смысл антиррезиса, противостояния козням искусителя состоит в том, чтобы разомкнуть железные оковы собственной замкнутости силой Слова Божия, чтобы вырваться из оков нескончаемого монолога с самим собой к освобождающему диалогу с Богом. В предисловии к «Антиррезису» Евагрий в качестве высочайшего образца приводит самого Христа, Который в пустыне отказался принять ложное обличие земного Мессии, столь изощрённо предложенное Ему искусителем, и явил Своё божественное мессианство, прибегая к Слову Божию.
Для христианина упражнение в смерти состоит в том, чтобы представить в уме последний миг, когда ты неминуемо встретишь Господа лицом к лицу. Ибо все предстанут пред Ним – и тот, кто пламенно ожидал этого часа, и тот, кто всю свою жизнь старался его избежать. «Умирание» состоит в подлинном осознании преходящего характера земного бытия, поскольку всё соотносит с Богом и тем самым не позволяет человеку замкнуться в самом себе.
Если уныние действительно «удушает»[467] личность отъединённостью, можно легко представить себе, что её преодоление ощущается как внезапный «прорыв» к подлинно личностному бытию. На смену смертельному отчаянию и беспомощности вдруг приходит глубокая умиротворённость и неизречённая радость – предвкушение того мира, который Христос обещал апостолам накануне Своих страданий[468] и который Воскресший в пасхальное утро сделал нашей реальностью[469].
Не так как мир сей якобы даёт, а как может дать только Тот, Кто и является «миром нашим»[470] – вот в некотором роде последний шаг бесконечно малого человека к бесконечно великому Богу. Тогда смертное существо от земли сей утвердит стопы свои в таинственном «месте», которое Евагрий называет «молитвой», «созерцанием» или «познанием» Бога, богословием или «Богомудрием», что в данном случае суть едино. Ибо для Евагрия молитва в глубочайшем смысле есть