Монастыри обычно имели стены и башни, когда чисто декоративные, когда вполне пригодные как крепостные. Поэтому, если имелся монастырь и не было необоримых его нынешних арендаторов, которые стоят насмерть на защите своих площадей, то монастырь так и напрашивается как место размещения лагеря. Там уже есть кельи, пригодные под камеры, есть какая-то кухня, где монахам и прочим готовится пища, есть погреба для хранения запасов, есть ограда, есть сады и огороды. Все это пригодится. И даже колокольня – в Рязанском лагере в ее помещениях разместили школу для обучения неграмотных заключенных. А в каком-нибудь ските может разместиться изолятор для заразных больных. Если этого нет – пользовались тем, что найдется: сгоревшей паровой мельницей, бараками близ станции Ряжск, помещениями винодельческого хозяйства в Абрау-Дюрсо.
От царского режима, конечно, остались тюремные здания, но они и при Николае Последнем работали с перегрузкой. В 1897 году Новороссийская губернская тюрьма имела вместимость 130–140 человек, а арестантов в ней бывало и 300, и больше.
Потом в ней построили новый корпус, доведя вместимость до 230 человек (это был такой стандарт для тюрем), но, как сказано в Всеподданнейшем докладе тому же Николаю Второму за 1914 год, губернская тюрьма «по кубатуре воздуха рассчитана на 230 арестантов, но в ней, бывало, содержались и 300 человек». То есть в относительно спокойные, не голодные и не военные года тюрьмы перегружены. Во время мировых и гражданских войн, плавно переходящих друг в друга, народные массы стремительно нищают, и на мораль их происходящее вокруг тоже плохо влияет.
Согласно книге задержанных Кременчугского губернского управления милиции, за период с 25.01.1921 года по 31 декабря 1821 года имеются 843 записи о задержанных (записи номерами с 531 по 1374). С 1.01.1922 года по 30.05.1922 года их было 981 человек. Большинство их – за кражи.
Даже если не вспоминать про политику, то по стране перемещаются многие тысячи людей, зачастую без документов, со сложными биографиями и не всегда понятным поведением.
А если вспомнить про нее, то все еще сложнее. Вот, например, Новороссийская катастрофа армии Деникина, в которую попал и Егор. На берегу оставлено 22 тысячи пленных, и кто знает, сколько гражданских, которым места на пароходах не нашлось.
Автор для широты рассказа добавит, что нашлось место не только для санитаров, но и для вин удельного имения в Абрау-Дюрсо. Да, в частушке присутствует намек на то, что сестры милосердия нужны для разврата. Поверье такое ходило еще с минувшей мировой войны, чему свидетельство книга А. А. Свечина, где сестры милосердия, вино и карты стоят в одном ряду признаков разгула офицеров полка в период, когда Свечин убыл в отпуск, и это то, что он по возвращении искоренял. Автору безразлично, был ли разврат с сестрами милосердия или нет, но честность исследователя требует сказать о том, что такое поверье ходило.
Итого есть двадцать две тысячи тех, кто воевал против, и среди них не только простые души, которым сказали: иди и руби, там сплошь христопродавцы, а те пошли. Там были и более сложные фигуры вроде Харлампия Ермакова, ставшего прототипом героя «Тихого Дона». Про него позже всплыло такое: «Но вот неожиданно появляются показания некоего Андрея Александрова, который утверждает: „Во время боев на реке Дон, под командованием Ермакова, было потоплено в воде около 500 красноармейцев, никому из комсомольцев, комсоставу красных пощады не давал, рубил всех“». Был и Николай Свиридов, добровольно вызвавшийся расстреливать пленных из отряда Подтелкова и Кривошлыкова. К расстрелу из подтелковцев было приговорено 85 человек, а добровольцев-палачей отобрано 17. Если разделить 85 на 17, то получается пять. Но Свиридов хвастал не только тем, что добровольно вызвался, но и тем, что застрелил не пять, а семь человек.
То есть с ними нужно долго и серьезно разбираться: по темноте ли казак станицы Евлампиевской стал врагом или случай более сложный.