Тому, кто питает инстинктивное отвращение к математике, подобная страсть к геометрии должна показаться неправдоподобной — чем-то вроде любви герпетолога к змеям. Поскольку Эйнштейн избрал достаточно простой, но честный способ, описав свое впечатление как «неописуемое», обратимся к Бертрану Расселу, которому довелось испытать чувства, поразительно близкие к детскому впечатлению Эйнштейна, причем почти в том же возрасте: «В 11 лет я взялся за геометрию Евклида. Это было одним из самых важных событий в моей жизни, таким же ослепительно ярким, как первая любовь. Я и не представлял себе, что в мире могло существовать нечто столь восхитительное». Не забудем и поэтические строки Эдны Сен-Винсент Миллей: «Один Евклид узрел нагую Красоту».
Ребенком Альберт читал популярные научные издания, по его собственным словам, «затаив дыхание». Книги эти попали к нему не случайно, Их дал Альберту Макс Талмей, студент-медик, который одно время каждую неделю бывал в доме Эйнштейнов. Талмей оказался проницательным человеком и проводил в спорах с маленьким Альбертом долгие часы, направляя его мысль и стараясь расширить границы его интеллекта. Студент появился в жизни Эйнштейна вовремя: Альберт находился как раз в том критическом возрасте, когда происходит формирование личности. Когда он начал самостоятельно изучать высшую математику, Талмей, дабы сохранить превосходство в глазах своего маленького собеседника, перевел тему их дискуссий на философию, где он еще мог одерживать верх. Вспоминая об этих днях, Талмей писал: «Я посоветовал ему прочесть Канта. В то время он был еще ребенком — ему было всего тринадцать, — и все же труды Канта, непостижимые для многих простых смертных, казались ему понятными».
Одним из поразительных результатов воздействия научных книг на впечатлительного Альберта был его внезапный отход от веры в бога. Он не мог не понять, что научная картина мира противоречит библейской. Прежде он находил утешение в определенности, которую, как его учили, вносила в мир религия. Теперь же он чувствовал, что должен хотя бы частично от нее отказаться, но это не могло произойти без напряженной душевной борьбы. На какое-то время Альберт превратился не просто в атеиста, но в фанатичного скептика, с глубоким недоверием относящегося ко всякого рода авторитетам. Лет через сорок это послужило ему поводом сказать с невеселым юмором: «Дабы наказать меня за мое презрение к авторитетам, судьба превратила меня самого в авторитет».
Подобное отношение к авторитетам, сохранившееся на протяжении всей жизни, сыграло решающую роль в жизни Эйнштейна: без него невозможна была бы та могучая независимость мышления, которая дала ему мужество бросить вызов укоренившимся научным воззрениям и тем самым осуществить переворот в физике.
Как бы то ни было, на какое-то время утратив в мальчишеском возрасте веру, он нуждался в иной опоре — прочном фундаменте, на котором можно было бы строить и свою духовную жизнь, и картину Вселенной. Именно на этой стадии развития ему попалась «книжечка по геометрии», и, что безусловно немаловажно, через полвека Эйнштейн назвал ее «священной».
После нескольких лет процветания для фабрики Германа и Якоба Эйнштейнов в Мюнхене наступили трудные времена. В 1894 г., оставив фабрику, обе семьи переехали в Италию, чтобы попытать счастья в Павии, близ Милана. Было решено, что Альберт останется в пансионе до окончания учебного года в гимназии.
Итак, в пятнадцать лет Альберт неожиданно остался один. Занятия в гимназии не спасали от одиночества. Не зря школьные товарищи еще раньше дали ему, возможно в насмешку, прозвище Biedermeier, что означает нечто вроде Простака. Будучи от природы бесхитростным, он не умел достаточно хорошо скрывать свою неприязнь к преподавателям гимназии и их драконовским методам. Естественно, это не прибавляло ему симпатии в глазах учителей. Не снискал он у них расположения и тем, что задавал вопросы, на которые они затруднялись ответить. В одном из писем, относящихся к 1940 г., Эйнштейн следующим образом описал сложившуюся в то время ситуацию: «Когда я был в седьмом классе гимназии Луитпольда [т. е. лет 15-ти], меня вызвал классный наставник и выразил желание, чтобы я оставил гимназию. На мое возражение, что я ни в чем не провинился, он ответил лишь: „Одного вашего присутствия достаточно, чтобы подорвать уважение класса ко мне“[11].
11
Это был тот самый преподаватель греческого, который предсказывал, что из Эйнштейна никогда ничего путного не выйдет.