А. А. Богданов описал манипулятора, воспитываемого меновыми отношениями, в своей эмпириомонистической характерологии (см. выше) и в характеристике рыночных сделок, связывающих людей как манипуляторов. Чтобы живо почувствовать, как рынок «делает речь орудием борьбы интересов», «следует послушать, как торгуются цыган с крестьянином из-за лошади или как ярославец-разносчик рекламирует перед публикой свои товары. Преувеличить достоинства своего товара, отклонить внимание другой стороны от его недостатков, внушить ей ложное представление о состоянии цен на рынке, выведать ее слабые пункты и т. д. – целая боевая тактика, в которой целью высказываний является не взаимное понимание людей, а нечто прямо ему противоположное»[564].
Но значит ли это, что можно вместе с Богдановым свести торг к «коренному искажению характера и смысла человеческой речи как способа общения людей»[565]? Ведь, обращаясь к теории Нуаре, Богданов заметил, что лексика как основная группа дегрессивных форм опыта произошла из своеобразных «отбросов» человеческого развития – трудовых выкриков. Здесь не столь важно, насколько правильна теория Нуаре сама по себе, важен вывод, что дегрессия, будучи продуктом «организационно низших группировок, выделяемых, “дезассимилируемых” пластичными комплексами», «есть организационная форма огромного положительного значения: только она делает возможным высшее развитие пластичных форм, фиксируя, закрепляя их активности, охраняя нежные комбинации от грубой их среды».
Но ведь и А. Смит писал в «Богатстве народов» о «грубом равенстве»[566] свободной конкуренции, а в «Теории нравственных чувств», напомним, о самоинтересе как «добродетели низшего порядка». Меновая торговля развилась как дегрессия обмена деятельностью из своеобразных «отбросов» общинности: торговец вынужден был выбирать между социальным отщепенством и убыточностью; типичным решением этой дилеммы было этническое и религиозное отмежевание торговцев, появление торгующих меньшинств[567]. Принципиально новый этап в развитии речи – алфавит стал следствием заинтересованности в коммерческой тайне финикийских торговцев, снискавших в древности репутацию «обманщиков лукавых, от которых много людей пострадало» (Гомер).
Таким образом, рынок с его осужденной еще Аристотелем хрематистикой, с «чистоганом» и манипуляциями, доводящими буржуазное общество до лживости, что было «ярко обнаружено многими поэтами»[568], – это организационная форма огромного положительного, но ограниченного значения. Отсюда исторические провалы и проектов ее устранения, и ее отождествления с организационной пластичностью общества.
Подлинная культура формируется, если использовать терминологию А. Смита, «добродетелями высшего порядка» или, если следовать за А. Маслоу, высокосинергическими мотивами. Мотивами, в которых человек выступает не как манипулятор, а как актуализатор[569]. Когда он испытывает «восторг научного творчества», вызывающий желание поделиться и порадоваться достигнутым результатом со всеми[570]. Когда совершает «прорыв своих собственных границ», рассчитывая на идеального Собеседника, «равного по ценности со своею персоною»[571]. Когда его переживания гармоничны в эстетическом самозабвении[572].
Но поведение актуализатора – это исключение, а не правило. Высокие мотивы нечасто помогут индивиду «“закрепиться” в нашем меркантильном мире»[573], для этого приходится опираться на «добродетели низшего порядка». Последние – грубые дегрессивные «меркантильные» мотивы обмена деятельностью – нельзя устранить, как полагали утопические социалисты. Но нельзя и давать рыночной стихии уравнивать «по низшему» все мотивы человеческого поведения. Как нельзя давать это делать организации, которая «в своей практике живет гораздо более стихийно, чем в сознании своих деятелей»[574].
Возражая хулителям «Всеобщей организационной науки» по поводу введения новых терминов, Богданов настаивал, что в тектологии таковых выработается еще немало, но зато ее приемы позволят отбросить тысячи старых терминов разных наук, устанавливая «то общее, что скрыто под многообразием специальных оболочек». К сожалению, эвристическая ценность богдановских терминов и скрытых за ними системных обобщений явно недооценена. Между тем их использование может быть весьма плодотворным в направлении, которое Богданов считал определяющим для экономической и социологической школы Маркса и которое предполагает конструктивную критику упущений и преувеличений самих Маркса и Богданова в «науке о связи разных сторон общественного процесса»[575].
571
Ухтомский А. А. Ответы на записки после доклада // Журнал высшей нервной деятельности. 1983. Т. 33. № 1. С. 181.
573
Митчелл У. К. Рациональность экономической деятельности // Terra Economicus. 2010. № 1. С. 103.
575
Богданов А. А. Исторический материализм и вопросы первобытной жизни // Вестник Социалистической академии. 1923. Вып. 3. С. 16.