Известная исследовательница Ю. Шеррер придерживается схожей точки зрения: «Работа Ленина “Материализм и эмпириокритицизм”, которая может быть осмыслена лишь с учетом политической ситуации, сложившейся к моменту ее написания (“книга является составной частью какой-то процедуры”, – утверждает Паннекук), практически не играла никакой роли в рассматриваемом конфликте. Она приобрела значение лишь в 20-е годы, особенно вскоре после смерти Ленина, в связи с дискуссией о партийности философии…» Более того, она задается вопросом: «имеют ли вообще философские расхождения между Лениным и Богдановым принципиальное значение в конфликте 1909 года или же они используются против Богданова в этот момент по тактическим соображениям?»[647] В заключение Шеррер приходит к выводу, что «хотя “Материализм и эмпириокритицизм” и направлен против Богданова, в нем не содержится углубленного обсуждения его позиций, – как, например, в книге Плеханова “Materialismus militans”, – при котором нельзя было бы обойтись без анализа его теории пролетарской революции. Иными словами, анализ, содержащийся в “Материализме и эмпириокритицизме”, вносит крайне скудный вклад, если не сказать, – никакого вклада, в понимание действительных политических и тактических разногласий между Лениным и Богдановым. Однако этот анализ полезен для понимания сущности ленинской переработки диалектического материализма в новый период развития естественных наук по сравнению с эпохой, в которую творил Энгельс. Философская мысль, изложенная в “Материализме и эмпириокритицизме”, не развивается в ходе точного и естественного сопоставления с философской проблемой, а преследует цели практического и политического характера»[648].
П. А. Плютто также считает, что «философские споры, вылившиеся в ленинском “Материализме и эмпириокритицизме”, явно были простым предлогом», но обращает внимание на характер тандема Ленина и Богданова, называя его «блоком между двумя авторитарностями»[649]. С последним выводом трудно согласиться, ибо если об авторитарном характере Ленина говорили и писали многие современники и исследователи, то Богданова-то уж точно в этом упрекнуть нельзя. Хотя хорошо знавший его Луначарский и полагал, что «все же как человек воли, как организатор Богданов обладал теми же отмеченными монументальными и вместе с тем рискованными, беспокоящими чертами слишком ярко выраженной воли, нечувствительно для него самого переходившими в своеобразный деспотизм»[650], но, на наш взгляд, все же сущность его естества была коллективистическая, а с авторитетами и авторитарностью он сражался с самого детства. Недаром тот же Луначарский называл Богданова «одним из законченнейших коллективистов», поясняя при этом: «Конечно, он сознавал себя сильным и умным. Конечно, он стремился поэтому руководить. Тем не менее всякое честолюбие было ему чуждо. Он как-то органически расценивал и себя, и других как фундамент человеческого общества, как преходящие моменты истории, как клетки всечеловеческого и прежде всего всепролетарского организма»[651]. И мы вполне согласны с выводом А. Луценко, что «Богданов не был организатором раскола – он был одним из числа тех многих, кто не во всем соглашался безоговорочно с вождем большевиков»[652].
647
Шеррер Ю. Богданов и Ленин. Большевизм на распутье // История марксизма. Т. 2: Марксизм в эпоху Интернационала / пер. с ит. Вып. 2. М., 1981. С. 69.
649
Два письма «вице-лидера» большевизма / публ. и вступ. ст. П. А. Плютто // Вопросы литературы. 1993. № 2. С. 339–340.
652
Луценко А. В. Александр Александрович Богданов: теоретик и практик РСДРП. Северск, 2003. С. 110.