В результате своих размышлений о подстановке, Богданов, с одной стороны, освободил понятие «объективность» от какого-либо онтологического смысла, а с другой – дал новую оценку так называемой народной психологии. Говоря о том, что иногда мы приписываем людям тот же «внутренний статус» («internal status»), какой ощущаем сами, Богданов писал: «…“гипотеза” о психике других людей вовсе в действительности не гипотеза, а необходимый элемент познания. Когда под такие-то данные высказывания других людей я подставляю такие-то данные чувства и мысли, то гипотетично здесь только данное содержание подставляемого; оно нередко и бывает ошибочно: я могу “не понять” других людей. Но самая подстановка – отнюдь не гипотеза, а “конститутивный признак” познания <…> “Подстановка”, о которой мы говорим, не представляет из себя ни в каком случае выхода за пределы возможного опыта. Ее правильность в каждом данном случае проверяется практикой: основываясь на своей “подстановке”, мы предвидим действия других живых существ и сообразно этому рассчитываем свои собственные поступки»[249].
По Богданову, без картины мира взаимодействие с другими людьми и самой реальностью было бы невозможно. Люди обязательно стремятся выстроить законченную картину мира, которая позволила бы им понять реальность в соответствии с общепринятыми категориями и соединить различные явления друг с другом. Это необходимо для выживания человечества. Богданов утверждал: «Жизненное значение философской картины мира заключается в том, что она есть последняя и высшая, все-организующая познавательная форма»[250]. Однако она всегда оказывается относительно «последней и высшей» формой знания, поскольку Богданов не принимал абсолютных и окончательных истин. Даже его собственный эмпириомонизм надо было развивать далее, а возможно, даже и отказаться от него. Учитывая эти ограничения, Богданов, тем не менее, заявлял, что человечеству необходимо выработать всеобщую подстановку, способную выстроить цельную картину мира на основе всеобщего материала[251].
Единственный настоящий всеобщий материал, в представлении Богданова, состоит из непосредственных элементов опыта, который эмпириокритицисты использовали в качестве основания своих собственных взглядов на физическое и психическое. Признание эмпириокритиков и их «полубуржуазной позитивной философии»[252] не имело для Богданова никаких негативных последствий, несмотря на широко распространенное среди ортодоксальных марксистов презрительное отношение к любому проявлению махизма. Богданов отмечал, что сам марксизм в конце концов принял на вооружение определенные «буржуазные» идеи, такие как «диалектику у буржуазного гегельянства, и теорию трудовой ценности – у буржуазных классиков»[253]. Однако в чисто теоретическом плане он не был полностью удовлетворен тем, как эмпириокритицисты предложили решить проблему взаимосвязи различных элементов опыта: «Эмпириокритическая школа находит достаточным констатировать двойственность этой связи – “субъективную”, или ряд “зависимый” (от организма познающего), связь психического, и “объективную” – или ряд “независимый” – “физического” опыта. Для нас такое положение является очевидным дуализмом, и уже здесь начинается радикальное расхождение с эмпириокритицистами»[254].
По Богданову, различие между психическим и физическим не просто основывается на зависимых или независимых звеньях ощущений (links of sensations), но и определяется социальными отношениями, которые конкретно формируют все взаимодействия между людьми, создавая таким образом основу для построения собственно опыта. Как он заметил, «“физическое” есть социально-организованный опыт (т. е. социально-согласованный в общении людей), “психическое” – индивидуально-организованный (т. е. согласованный лишь в пределах индивидуального опыта)»[255]. Другими словами, для Богданова социальная сфера не составляет опыта, а следовательно, реальности. «Мир опыта кристаллизовался и продолжает кристаллизоваться из хаоса. Сила, которою определяются формы этой кристаллизации, есть общение людей. Вне этих форм нет, собственно, опыта, потому что неорганизованная масса переживаний не есть опыт. Таким образом, опыт социален в самой своей основе, и его прогресс есть социально-психологический процесс его организации, к которому всецело приспособляется индивидуально-психический организующий процесс»[256]. Я бы хотела подчеркнуть конкретное значение «организующей» функции в этом контексте. В данном случае организация есть нечто внешнее по отношению к элементам опыта, так как включает в себя социальные, рабочие и личные отношения, однако организация оказывается необходимым условием самого опыта. Пользуясь терминологией Канта, мы можем сказать, что в эмпириомонизме Богданова организация несет «трансцендентальную» функцию.