Сложнее обстояло дело с отношением Марии Павловны к прозаику Виланду, произведения которого она могла бы прочесть еще в Петербурге, однако не прочла. Дело в том, что в начале XIX в. Виланд пользовался особой популярностью в среде франкмасонов, к ним принадлежала и Мария Федоровна. Поэтому в ее библиотеке были все изданные его сочинения[41] (в отличие от других веймарских классиков, чьи сочинения она имела лишь выборочно). И потому, когда дочь оказалась в Веймаре в самой непосредственной близости от любимого писателя, Мария Федоровна постоянно просила ее присылать новые произведения Виланда, восхищаясь его слогом и мыслями, свидетельствующими, как она писала, о «глубоком знании скрытых уголков человеческого сердца», и даже с несвойственной ей наивностью спрашивала, проявлял ли со своей стороны Виланд к ней самой интерес. Но даже и когда под давлением матери Мария Павловна начинает читать Виланда (перед тем, как по ее просьбе послать ей «Глицериона»), она все же предпочитает ему гетевского «Вертера», в чем честно признается: «Вы хотели, дорогая Маменька, получить “Глицериона”, я тороплюсь Вам его послать. Сама же я чтение не закончила, потому что мне дали почитать “Вертера”. Я нахожу, дорогая Маменька, что проза Виланда утомительна из-за длины его предложений. Я еще не прочла “Глицериона”» (письмо от 1 марта 1805 г.).
Позже, в 1806 г., когда Мария Павловна услышала, как Виланд сам читает свои сказки, она высказалась о нем уже с большим воодушевлением: «Я была с супругом на ужине у Герцогини-матери, Виланд читал там одну из своих сказок, которая называется “Философская молитва” (“Philosophisches Gebet”); она очаровательна и доставила мне большое удовольствие» (письмо от 6 апреля 1806 г.).
В том же году она еще будет сокрушаться, как плохо поставили в Веймаре виландова «Оберона»: «Мой дядя Фердинанд помнит, как во время его пребывания в Веймаре нас развлекали постановкой “Оберона”, которая не была удачной. Старый Виланд тоже там был, и, по правде сказать, Маменька, я восхищалась, с каким терпением он переживал свое горе: ведь разве есть что-либо более горестное для автора, чем видеть, как портят одно из самых очаровательных его произведений» (письмо от 14 июля 1806 г.)[42].
…в отношении к нему я испытываю большую нежность…: Фридрих Шиллер
Вообще же с самых первых лет пребывания в Веймаре Мария Павловна взяла на себя роль своеобразного литературного эмиссара если не всей немецкой литературы, то по крайней мере веймарской классики, постоянно посылая в Петербург вновь опубликованные творения Шиллера, Виланда, Гете, обсуждая их в письмах с матерью, а иногда и с братьями (в особенности с Константином). «Я прошу тебя прислать произведения Шиллера целиком, а также Гете и Гердера, у меня они есть только выборочно. Что касается произведений Виланда, у меня они все есть, за исключением двух последних произведений[43]: пошли мне все это весной по морю, прошу тебя», – просит Мария Федоровна Марию Павловну[44]. В отличие от Виланда, боготворимого, как мы уже видели, Марией Федоровной и кажущегося слегка скучным ее дочери, в отношении Шиллера вкусы их совершенно совпадали[45]. Почти сразу же после прибытия в Веймар Мария Павловна рассказывает в своих письмах о нем как о своем новом веймарском знакомом и с удовольствием вспоминает семейные чтения его драм в летней царской резиденции в Гатчине: «Я часто хожу на спектакли, в понедельник играли “Лагерь Валленштейна”, который есть единственная пьеса, не прочитанная мною в Вашем кабинете в Гатчине, милая Маменька. Мне она очень понравилась, по причине того воздействия, которое она на меня оказала. Шиллер чувствует себя очень польщенным интересом и настойчивостью, с которой Вы читаете его произведения. Я сказала ему, что Вы хотите быть постоянно в курсе его новых произведений, и попросила его дать мне свой перевод “Федры”, чтобы послать его Вам. Он обещал мне это сделать, как только завершит последние исправления»[46].
Поначалу, правда, Мария Павловна не знает, как отнестись к дифирамбическому «Прологу» Шиллера, сочиненному к ее приезду под заглавием «Прославление искусств» («Die Huldigung der Künste»)[47] (50 лет спустя, в 1854 г., он будет вновь исполнен в Веймаре в честь 50-летнего юбилея ее прибытия в герцогство). Матери она пишет: «Я посылаю Вам также, дорогая Маменька, “Пролог”, который Шиллер сочинил к нашему прибытию; надеюсь, что он Вам понравится, он очарователен, мне должно быть стыдно признавать это, но я говорю не об объекте, а о стиле…» – пишет она Марии Федоровне[48]. И в следующем письме: «Надеюсь, что “Пролог”, который я имела счастье Вам послать, был, милая Маменька, Вам небезынтересен; в нем избран тот тон похвалы, что делает текст приемлемым, и надо признать, что Шиллер сумел все это сделать с большой осторожностью. Мне вообще не следовало бы говорить об этом “Прологе”, но Вам, дорогая Маменька, я признаюсь в испытанном мною сильнейшем замешательстве при его постановке на театре, равно как и невозможности не высказать в отношении к нему своего одобрения»[49].
41
См.:
45
Вернувшись из Петербурга в Веймар в 1804 г. после брачных торжеств, барон Вольцоген передал Шиллеру от имени Марии Федоровны бриллиантовое кольцо в благодарность за драму «Дон Карлос». «Сам я с этой стороны ни на что не надеялся, – писал Шиллер Кернеру. – Она, однако, нашла много вкуса в Карлосе, и он (Вольцоген. –
46
Письмо Марии Павловны к Марии Федоровне от 13 февраля 1805 г. (ThHStAW, HA A XXV R 153).
47
«Пролог», имевший подзаголовок «Прославление искусств», был написан Шиллером в жанре стихотворной аллегории за четыре дня (см. его письмо к В. Гумбольдту от 2 апреля 1805 г.). Начинался он с опасения, что «маленький Веймар в тихой долине, населенной пастухами» вряд ли понравится Марии, только что покинувшей роскошный Петербург. Далее, однако, высказывалась надежда, что «пересаженное дерево сумеет пустить глубокие корни». Именно в этом смысле Гений мест (одно из действующих лиц «Пролога») обращался к обеспокоенным пастухам: «Wisset, ein erhabener Sinn / Legt das Grosse in das Leben / Und er sucht es nicht darin» («Знайте, что высокий дух / Сам вносит в жизнь великое, / А не ищет его в ней»). В финале же появлялись музы, сопровождающие Марию Павловну в Веймар, устанавливая тем самым связь между старой и новой ее родинами. Характерно при этом, что сам Шиллер отнесся к «Прологу» не как к придворному заказу, но как к неожиданно удавшемуся произведению. «Оно удалось мне выше всяких ожиданий, и я мог бы, возможно, напряженно работать многие месяцы напролет и не заслужить такой благодарности у публики, какую мне удалось заслужить этой наспех написанной пьесой» (письмо Шиллера Кернеру от 20 ноября 1804 г.). Генрих Фосс-младший писал в этой связи: «Самый прекрасный результат прибытия великой княгини – диалогический пролог Шиллера. При словах: “Schnell knüpfen sich der Liebe zärte Bände; Wo Du beglückt, bist Du im Vaterlande” (“Быстро завязываются нежные узы любви, Там, где Ты счастлива, и есть Твое отечество”) началось волнение в сердцах всех присутствовавших ‹…›. Милейшая наследная герцогиня заплакала от грусти и от радости» (цит. по: Zum 24. Juni 1898. Goethe und Maria Pawlowna. Op. cit. S. 135). Постановка эта описана также Гете в «Эпилоге к шиллерову “Колоколу”» («Epilog zu Schillers “Glocke”»). См. также: