Александра

[519]. Там блудница, дочь его,
Срамное место гладя, презирая брак,
Найдет местечко в лупанарах варварских[520].
Четвертые придут — ростки Димантовы[521],
Те Кодры[522], что с лакмонских, китинейских мест[523].
1390 Они населят Сатний-гору, Фигр[524], еще
Тот полуостров, что считался некогда
Землей богине ненавистным ставшего
Кирите[525]; он имел лисицу-дочь — могла
Она преображаться, принося ему
Доход, чтоб страшный голод утолял он тем,
Эфон, пахавший плугом земли чуждые[526].
Но вот опять фригиец[527], мстя за братьев кровь,
Враждебно разорит страну, вскормившую
Судью над мертвыми, что возвещает им
1400 Законы правды нелицеприятные[528].
Фригиец тот отрежет уши некогда
Ослиные свои; виски украсит он
Мух-кровопийц пугающей повязкою[529].
Поработит всю землю он Флегрейскую,
Хребет Фрамбийский, вместе с ним — прибрежный мыс
Титона, также и сифонов пажити,
Паллены пашню[530], — утучнил Брихон ее,
Помощник землеродных, волорогий бог[531].
Тем и другим немало принесет беды
1410 Кандей, или Мамерт, иль как назвать его,
Который кровожадно в битвах тешится[532].
Но не уступит мать Эпиметеева[533],
На место всех гиганта одного пошлет,
Персея поросль[534]: он пройдет и по морю,
Как по пути сухому, и по тверди он
На веслах поплывет[535]. Дома же Лафрии,
Мамерсы, буйным пламенем сожженные,
А с ними — и оплоты деревянных стен
В злодействе обличат слугу Плутонова,
1420 Вещавшего неправду прорицателя[536].
Огромным войском всё-то будет съедено,
И даже будет содран слой коры двойной
С деревьев и плодовых, и лесных в горах.
Любую реку выпьют так, что высохнет,
Стараясь жадно жажду утолить свою.
И тучи стрел пошлют они, что издали
Свистят над головой: как киммерийский мрак,
На солнце тени лягут, заслоняя свет[537].
Но цвет его — не дольше, чем у локрских роз[538]:
1430 Спаливши всё, как будто колос высохший,
На корабле в обратный путь он ринется,
Сойдясь вплотную с башнею дубовою[539],
Как дева в мрачных сумерках, которую
Вдруг устрашат мечом, из меди скованным.
И много между тем сражений, смертных битв
Ослабят хватку тех мужей, что борются
За власть: в эгейских бурях — те, другие же —
На вспаханной земле[540]. Ну, а впоследствии
Лев пылкий успокоит всю сумятицу,
1440 Что от Эака и Дардана род ведет,
И халастреец, и феспрот в лице одном[541].
Дом родичей своих разрушив полностью,
Вождей аргивян[542] оробевших вынудит
Льстецами стать Галадры волка-воина[543]
И древний скипетр царства протянуть ему.
С ним через шесть родов единокровный мне
Борец один сведя копья могущество,
Договорившись на земле и на море,
Как старший из сородичей прославится,
1450 И лучшую добычу он копьем возьмет[544].
Но что же я кричу так долго, бедная,
Камням глухим, волне немой, во мрак лесной,
И крик мой — только рта пустое хлопанье?
Лепсийский бог лишил людей доверия
К моим словам и ложной клеветой обвил
Мой истину несущий дух пророческий
За то, что не попал ко мне на ложе он.
Но правда вскроется: людей научит зло,
Когда спасти не будет средства родину,
1460 Чтить ласточку, от Феба вдохновленную[545].
Сказала это всё и, устремясь назад,
Пошла в свою темницу, и сирены песнь
Стонала в сердце у нее последняя, —
Кларосская ль менада[546], или дочь Несо —
Вещунья Меланкрера[547], или чудо Фикс?[548]
Из уст лились слова невыразимые.
А я, о царь, явился возвестить тебе
Неясные речения пророчицы.
Ведь ты меня поставил охранять ее
1470 В жилище каменном и слово всякое,
Что скажет, доносить тебе без пропуска.
Пусть бог устроит, чтоб пошли слова ее
На лучшее, — тот бог, что твой престол хранит
И бережет наследье древних бебриков.