Утомясь от перелета,
Ветер с юга утихает;
Он, подобно пешеходу,
На опушке отдыхает, —
Вдаль глядит он, ветер с юга;
Там зима полунагая
Посинела от испуга,
От пришельца убегая.
Ветер, сидя на опушке,
Слышит голос, полный муки,
Кто-то, как в темнице душной,
Заключен в могучем буке!
И другой он голос слышит
Над собой, в лазури вешней:
Кто-то стонет, злобой пышет,
Жизнь клянет в округе здешней!
Голос нежный и молящий
Повторяет тихо: — Кто же
Из темницы шелестящей
Вызволит меня, о боже?!
Витязь, видевший полсвета,
Даст мне волю — сердцем чую, —
А потом ему за это
Поцелуем отплачу я!
Ветер, встав на резвы ноги,
Заклинает и колдует,
И в отраде и в тревоге
На живые ветви дует.
Треснул ствол — и расступилась
Вмиг кора, — из кельи тесной
Дева чудная явилась
Краше звездочки небесной!
Вся — тепло и обаянье,
Вся — улыбка, нежность, нега,
Всех живущих упованье
К нам нисходит, словно с неба!
К ней стремятся с медом пчелы
Из непроходимой чащи, —
Ясен взор ее веселый,
Землю всю животворящий!
Блещет солнца круг желанный,
Снега нету и в помине,
Ясен лик весны румяной
И глаза прозрачно-сини!
На челе весны зеленый
Из травы сплетенный венчик,
Нежность розы озаренной
На ее ланитах вечных!
Осчастливлен, раскрывает
Ей объятья ветер с юга,
И, смеясь, в них упадает
Нежная его подруга;
Кроной полускрыт могучей,
Кто же там, в испуге диком,
Бьется жалкий, невезучий,
Жалобным исходит криком?
Он бы слез, коль не был стар бы!
Бьется он, как в путах птица.
То несчастный Стату-Барбэ —
Карле впору удавиться! —
Уподобился ледышке,
Как дрожат его колени!
Ах, в нем жизни только вспышки,
Ах, в нем чувства только тени!
Рукавом весна взмахнула,
Не дается ветер в руки,
От его порыва-гула
Дрогнула листва на буке!
Руки дерево роняет,
К деве клонится приветно,
И весна-краса снимает
Старика с угрюмой ветви!
Подчинился старый снова
Чарам вешней недотроги, —
Из-за кустика смешного
Вышел зайка хромоногий, —
И старик ему вещает
(Он пристыжен и встревожен):
«Пусть, как я, тот пострадает,
Кто, как я, безумен тоже!»
Подставляет спинку заяц,
Скачет карлик седоглавый:
Все вздыхает он, терзаясь
О красавице лукавой.
И скользит невеста ветра
С женихом — четой влюбленной,
Исчезая в миг рассветный
В роще юной и зеленой!
1876
АПРЕЛЬ И ДОЧЬ ЗИМЫ
Перевод А. Сендыка
I
Зиму высватал Мороз,
Молодым и горя мало!
Страсть крепчала, холод рос,
Все живое замерзало,
Застилала дали мгла,
Стыло солнце в дымке синей.
Смерть на свадьбу к ним пришла,
В кружевной одевшись иней.
Облачась в тяжелый мех,
Новобрачные глядели,
Как плясали без помех
Белогривые метели.
На полгода пир продлен, —
Голоса сплетают в хоре
Стаи черные ворон
И буран, несущий горе.
Скрежет яростный клыков,
Взоры, мутные от злости, —
Тьма медведей и волков
К молодым явилась в гости.
Ради мяса и костей
Убивали гости ланей
Не щадили и детей,
Заблудившихся в буране.
II
Дочь белее полотна
У Зимы родилась вскоре.
Недвижима, холодна,
В пышном сказочном уборе,
На щеках девичьих снег,
В косах лилии и иней,
А под сенью сонных век
Ледяные очи сини.
Прелесть смерти на лице.
Как под маской восковою,
Спит красавица в венце
Тьмы и вечного покоя.
Словно статуя она,
Без движенья, без ответа,
От рассвета до темна,
От темна и до рассвета.
Понапрасну тратит мать
Слезы, ласку и заботу, —
Дочка спит и будет спать,
Улыбаясь сквозь дремоту.
Тщетно солнце на заре
Шлет лучи, над ней вставая, —
Вся в снегу, как в серебре,
Спит жемчужина живая.
Царств за тридевять отсель
Об уснувшей деве снежной
Князь листвы и трав — Апрель —
Услыхал рассказ небрежный:
«Спит она, вокруг покой,
Да снега, да ветви ели…»
И любовною тоской
Сердце вспыхнуло в Апреле.
И Апрель пустился в путь,
Сквозь просторы ледяные,
Бился с бурей грудь о грудь,
Ветры с ног валил шальные;
Чтоб остаток зимних дней
Одолеть в одно мгновенье,
Он за стаей журавлей
Мчал на крыльях нетерпенья.
Долетел и в тот же миг,
Страстью огненной волнуем,
К снежной девушке приник
Вожделенным поцелуем.
Руки ласково сплелись,
Взор поднять она хотела,
Но растаяла… и ввысь
Легкой тучкой улетела.
1876
СЕРЖАНТ
Перевод В. Луговского
В Васлуй
[12]брел тихо странник извилистой тропой,
И мучился-терзался он думою такой:
«Длинна моя дорога по родине желанной,
Летел бы я до дому, да наградили раной!»
Мрачнее черной тучи и смерти он бледней,
Рубаха в клочьях — тело виднеется под ней.
Хромая, по дороге шагал бедняк уныло,
Но слава лик усталый сияньем озарила,
И взор его — орлиный, глубокий и живой —
Хранил мерцанье славы, легенды боевой.
Он шел в постолах рваных, в косматой шапке драной,
Но лоб его лучился, как лаврами венчанный,
И на наряде нищем сверкали в ряд четой
«Георгий» русский рядом с румынскою звездой.
Румын шел одиноко, пылали солнцем дали,
Вдруг загремели трубы, мундиры засверкали:
То страннику навстречу, как на лихой парад,
Сверкая синей сталью, шел воинский отряд.
Три русских батальона идут с отвагой гневной,
Спеша сразиться храбро с врагом, с проклятой Плевной.
Их вел полковник бравый, их взглядом ободрял,
И пегий конь горячий под ним вовсю плясал.
Как сердце офицера горело и стучало,
Мечтой он чуял битвы грядущее начало.
И вдруг полковник видит: укрыт густой листвой,
Румын стоит под дубом — усталый, чуть живой.
Как поражен полковник, как он застыл в восторге:
Над сердцем ветерана сверкнул «Святой Георгий»!
Дав знак остановиться, сошел с коня: «Ну что ж,
Ответь мне, незнакомец, откуда ты идешь?»
«Иду из Плевны прямо». — «Ну, как там?» — «Да не худо!»
«А награжден за что ты? Награды-то откуда?»
«Наш государь и царь ваш за дело дали их!»
«За что же?» — «Сам не знаю… в один короткий миг
Флаг захватил я вражий, с турецкого редута,
И в ров свалился, ранен, — был вал насыпан круто!»
«Есть званье?» — «Доробанца
[13]…» Полковник руку жмет
Сержанту — и команду гвардейцам отдает:
Три бравых батальона застыли, салютуя
Румыну. Вновь тот ногу поволочил больную.