Вспоминаю астронома… Стражник темного покоя,
Отвечая на вопросы: «Бесконечность — что такое?» —
Он совал нам в руки космос… Если было нам неясно,
То планетные системы он вытаскивал бесстрастно
Из хаоса, как из шкафа, и нанизывал на нити,
Словно бусы ожерелья, бесконечные открытья.
И вселенная казалась ветхой мельницей ручною,
В голове у нас хрустящей. И, ликуя, мы с тобою
Восклицанье Галилея повторяли: «А ведь все же
Вертится она, планета!» Так и жили, знанья множа.
Оглушенные латынью, схоластическою пылью
И космическим туманом, грезы путали мы с былью
И профессора-беднягу принимали в нашей школе
За одну из древних мумий, полусглоданную молью.
Слушая его, Рамзеса, видя своды в паутине
И осевшие колонны, об очах мечтали синих,
На полях унылых лекций нежные писали строки,
Посвященные Клотильде некоей розовощекой.
И в сознании мешались день грядущий, день вчерашний,
И какое-нибудь Солнце, и Рамзес, и скот домашний.
И в тиши скрипели перья… В том своя имелась прелесть…
Грезилось льняное поле и пшеницы вольный шелест,
Голова склонялась к парте, взор наш с вечностью сливался…
И звонок тут раздавался. Знали мы — Рамзес скончался!
Друг! В то время наши грезы были явью величайшей,
И, напротив, явь казалась невозможностью дичайшей!
Лишь теперь мы убедились, как бесплоден и опасен
Этот путь! Лишь чистый сердцем по нему идти согласен.
Ведь мечты грозят бедою всем, кто в буднях этих живы!
Ведь, попав во власть иллюзий, вы погибли и смешны вы!
И поэтому не стоит, дорогой мой, дознаваться,
Почему от дел текущих не хочу я оторваться,
Почему в бумажной куче спят, хирея и старея
Резвый дактиль, ямб могучий и певучие хореи.
Опасаюсь — если буду продолжать грешить стихами,
Каждый современный евнух удостоит похвалами.
Мне смешно их порицанье, но, без всякого сомненья,
Похвалу их заслуживши, я умру от отвращенья!
1881
ПОСЛАНИЕ ТРЕТЬЕ [49]
Перевод И. Миримского
Положив кулак под щеку, на земле сухой и дикой
Спал султан, любимец бога, кочевых племен владыка.
И во сне он вдруг увидел, как с небес луна скатилась
И у ног его мгновенно в чудо-деву обратилась.
А за ней в безбрежной сини, ослепительно блистая,
Полоса лучей тянулась, как дорожка золотая.
И, роняя капли света, словно брызги дождевые,
От восхода до заката встали радуги ночные.
И в немом просторе неба, где-то в звездном хороводе,
Раздавался еле слышный звон пленительных мелодий.
Очарован юной девой, лес качался еле-еле,
Воды тихо улыбались, ветры в поле присмирели.
Вот она садится рядом, протянув султану руки,
И в ее покорном взоре отраженье тайной муки.
— О, приди в мои объятья, мне от века нареченный!
Утоли своей любовью скорбь души моей смущенной.
В сокровенной книге неба предначертано судьбою:
Будешь ты моим владыкой, я — твоею госпожою. —
Он встает навстречу деве, но… растаяло виденье,
Вот он видит, изумленный, новый сон: в одно мгновенье
Дуб огромный вырастает из груди его могучей,
Он растет все выше, шире, небосклон затмив, как туча,
Крылья веток расправляя, словно сказочная птица,
И на лик земли утихшей тень гигантская ложится.
И султан глядит и видит: мир от края и до края —
Воды Тигра и Евфрата, воды синего Дуная,
Цепи Атласа седого и в песках гробницы Нила —
Все своей рукою черной тень державная закрыла.
Корабли в открытом море и хлеба на тучных нивах,
Многоводных рек изгибы, шпили башен горделивых,
Гавани, поля, селенья с их движеньем неуемным —
Все его открылось взору, будто на ковре огромном.
Видит страны и народы, что, свою оплакав славу,
Собрались под черной тенью в небывалую державу.
Чу! Гудит победно ветер, и трубят призывно трубы
И волнами ударяют по зеленой кроне дуба.
Клич «Аллах! Аллах!» несется, стяги мечутся, как тени,
И взлетают к небу вопли нескончаемых сражений.
Дуб встревоженный трепещет и шатром необозримым
Ветви темные склоняет до земли над новым Римом.
И султан проснулся, вздрогнув… Вот плывет луна большая
Над равниной Эскишерской, замок шейха озаряя,
Из окошка на султана смотрит девушка с улыбкой.
Очи девушки — озера, стан ее — орешник гибкий.
Малкатун зовут красотку, дочь седого Эдебали,
И подобных ей красавиц люди в мире не видали.
И султан смотрел и думал, и в раздумии глубоком
Понял он, что сновиденье послано ему пророком,
Что империя большая от любви его родится
И аллах единый знает, где пройдет ее граница.
Сон сбывался: год за годом, словно огненная лава,
Превращая страны в пепел, крепла, ширилась держава.
Обновлялись поколенья, и султан сменял султана,
Но под знаменем зеленым кровь струилась непрестанно.
Наконец сквозь тьму ночную засияли синим светом
Волны древнего Дуная перед пылким Баязетом.
Подан знак: и взвыли трубы, борт о борт сомкнулись судна,
И покрылся сонный берег ратью шумной, многолюдной,
Сколько тут сынов аллаха — янычар и спагов было!
Вся долина у Ровине почернела, приуныла.
Но костры уже пылают, и шатры давно готовы.
Далеко, у края неба, притаился лес дубовый…
Вот идет с зеленой ветвью от румын посланец мира.
На него с презреньем смотрит покоритель полумира.
— Говори, чего ты просишь? — он лениво вопрошает.
— О великий император, мира наш народ желает!
И желает Мирча Старый видеть нынче вашу милость. —
Баязет махнул рукою — стража тихо расступилась,
И подходит старец, скромен и в одежде и по речи.
— Мирча?
— Да.
— Пришел с поклоном? Я люблю такие встречи.
А не то венец твой княжий на венец сменю терновый.
— Ты мой гость, пока мы в мире, — вымолвил старик сурово. —
Что ж касается поклона — не взыщи, царей владыка;
Поклониться — покориться! Покоряться ж не привык я.
Все равно, с войной иль с миром ты пришел на нашу землю, —
Все, что суждено мне роком, я безропотно приемлю!
— Как! Не хочешь ли ты, старец, чтобы грозный Алиотман
О простой сучок споткнулся на пути бесповоротном!
Знаешь ты, какая сила мне дорогу преграждала?
Весь могущественный Запад, короли и феодалы,
Цвет воинствующей знати — полководцы и бароны, —
Всех их поднял вихрь крылатый, полумесяцем взметенный.
Орды рыцарей мальтийских в латах лучшего чекана
И в тройной тиаре папа, бог земной из Ватикана.
Он собрал все грозы мира против той грозы, с которой,
Всех к ногам своим склоняя, я прошел моря и горы.
Словно тучи грозовые, потрясая мира своды,
Из пустынь, лесов дремучих под крестом текли народы;
Сея черный ужас смерти, угрожая мне войною,
Щит к щиту и сабля к сабле шли они сплошной стеною.
Столько лагерей военных под Никополем
[50]скопилось,
Что, казалось, ад разверзся, солнце в небе помутилось!
И, увидев, как их много, я в душе, не знавшей страха,
С дикой яростью поклялся вечным именем аллаха,
Что, как меч, сквозь все преграды я пройду неотвратимо
И коней овсом и сеном накормлю в соборах Рима.
Ты же с посохом явился, словно я не видел палки,
Да и сам ты, как я вижу, лишь старик, седой и жалкий.
— Да, я стар и слаб, не скрою, но в большой душе народа
Я не просто дряхлый старец, воин я и воевода;
И желаю, чтоб изведать не пришлось тебе вовеки,
Как тяжел кулак румынский, как глубоки наши реки.
С давних пор на нашу землю шли непрошеные гости.
Ордам Дария Гистаспа
[51]первым мы крушили кости.
Многие на наших реках возводили переправы,
Но обратно возвращались без доспехов и без славы
Повелители, которым белый свет казался тесным,
Растеряли все доспехи по долинам по окрестным.
Ты кичишься, что с победой пролетел, как вихрь крылатый,
Что тебя не остановят ни оружие, ни латы;
Ты бахвалишься, что Запад на пути твоем поднялся.
Что вело его, скажи мне? Чем он к битвам вдохновлялся?
Он хотел сорвать лишь лавры с головы твоей венчанной,
Веру нес он и пороки на мечах в чужие страны.
Ты пришел к нам за богатством, ну, а я, корысти чуждый,
Я народ свой защищаю, нашу бедность, наши нужды.
И скажу тебе не ради хвастовства или угрозы:
Всех поднимет гнев священный, и пожнешь ты кровь и слезы.
Все, что есть в стране румынской, на земле ее и в недрах,
Камни, воды и деревья — все мне друг, тебе же — недруг.
Нет у нас брони тяжелой, но любовь к отчизне — сила,
Что снесет тебя, как буря, как других уже сносила.
вернуться
49
Послание Третье. — События, отображенные в первой части этого Послания, повествуют о победе, одержанной в 1394 году под Ровине войсками князя, правителя Мунтении Мирчи Старого (годы княжения 1386–1418) над войском турецкого султана Баязета.
вернуться
50
вернуться
51