В полдень не время,[3] пастух, на свирели играть нам, не время,
Пана боимся: с охоты вернувшись, об эту он пору
Ляжет в тени отдыхать; ведь знаешь — уж больно он вспыльчив:
Едкою желчью[4] налившись, раздуются ноздри от гнева.
Так не споешь ли мне, Тирсис, сказанье о Дафниса муках?
20 Ты высоко залетать научился за Музой пастушьей.
Против Приапа[5] и нимф родниковых под вязом мы сядем;
Будто на троне сидим, на пастушьем, на этом пригорке
Между деревьев густых. И когда пропоешь ты мне песню,
Ту, что недавно ты пел, состязаясь с ливийцем Хромином,[6]
Трижды удой я отдам от козы, родившей мне двойню:
Хоть и двоих она кормит, — я два получаю ведерка.
Кубок большой подарю, благовонным воском покрытый, —
Ручки с обеих сторон — он словно резцом еще пахнет!
Видишь, по краю вверху извивается плющ темнолистый,
30 Вплелся бессмертник в него, на плюще же по нижнему краю.
Густо украшены стебли гроздями плодов золотистых.
Женщина дивной красы посредине изваяна кубка;
В пеплос одета она и в повязку. А рядом — мужчины,
Оба с кудрями густыми; они с раздраженьем взаимным
Спорят между собой, — ее же не трогает это.
То одному из них бросит, прельщая, и взгляд и улыбку.
То вдруг отдаст предпочтенье другому: и оба, разжегшись,
С полными кровью глазами, упорно и тщетно ярятся.
Дальше на кубке — старик рыболов; на утесы крутые,
40 Видишь, он тащит с трудом тяжелые сети для лова.
Бедный старик! Посмотри, мне кажется, сильно устал он.
Мышцы свои он напряг до натуги, что мочи хватило,
Так что с обеих сторон надуваются жилы на шее.
Волосы, правда, седые, но силой он юношам равен.
Дальше немного взгляни: за старцем, от ловли уставшим,
В пышных синеющих гроздьях роскошный лежит виноградник.
Там на терновой ограде уселся мальчик-малютка:
Сад сторожит он; за ним две лисицы меж лозами бродят.
Первая спелые гроздья ворует, а к брошенной сумке
50 Ловко подкралась другая, решив, что не раньше оставит
Завтрак мальчишки в покое, чем сумка не станет пустою.
Он же из тоненьких прутьев чудесную сетку сплетает.
Вяжет осокой ее; забыл он и думать о сумке.
Да позабыл и о лозах, одною лишь сеткой занявшись.
Всюду по кубку кругом завиваются ветки аканфа.[7]
Кубок завидный, взгляни со вниманьем, — на диво сработан.
Мне перевозчик его перепродал, как плыл я с Калидна.[8]
Козочку дал я ему да круг белоснежного сыра.
Но никогда не касался я этого кубка губами.
60 Не был он мной обновлен; его уступлю я охотно,
Если споешь мне, мой друг, ты напев этой песни чудесной.
Право же, я не шучу, начинай! Ты едва ли захочешь
Песнь для Аида сберечь, где ее навсегда позабудешь.
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы!
Тирсис я, с Этны я родом, и сладок у Тирсиса голос.
Были вы где, когда Дафнис кончался, где были вы, нимфы?
Там, где струится Пеней? Иль, быть может, на Пиндских высотах?[9]
Вас в этот день не видали могучие струи Анапа,[10]
Этны крутая скала и священные Акиса[11] воды.
70 Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы!
Выли шакалы над ним, горевали и серые волки,
Лев из дремучего леса над гибнущим горько заплакал,
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы!
К самым ногам его жались волы и быки молодые,
Тесно столпившись вокруг, и коровы и телки рыдали.
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы!
Первым Гермес, с вершины спустившись, спросил его: «Дафнис,
Что так терзает тебя? Кого ты так пламенно любишь?»
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы!
80 Все пастухи, что коров стерегут, или коз, иль овечек,
Все вопрошали его, от какого он горя страдает.
Следом явился Приап и промолвил: «Что, Дафнис ты, бедный,
Таешь? А дева твоя исходила и рощи и реки, —
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы! —
Ищет тебя лишь, — а ты, неудачник, уж больно неловок.
Ты ведь погонщик быков, а страдаешь, как козий подпасок.
Он, увидав на лугу, как козы, блея, резвятся,
Глаз не спускает, грустя, что козлом он и сам не родился».
Песни пастушьей запев запевайте вы, милые Музы!
90 «Так же и ты, услыхав, как звонко смеются красотки,
3
Ст. 15.
4
Ст. 18.
5
Ст. 21.
6
Ст. 24.
7
Ст. 55.