— Девочка а чего ты хотела? — Удивилась полноватая женщина, — на работу берут только так!
Но я понадеялась, что не только так. И вышла из этого магазина для дальнейших поисков.
Но в следующем магазине для меня работы не было. И в том, который был за ним тоже. И в четвёртом и в пятом. Но я не теряла надежды, и шла дальше.
— Не стой тут, малышка, — рявкнул на меня какой-то немолодой господин.
— Отойди, девочка.
Я подняла взгляд, и увидела над собой изображение медведя, а выше него вывеску, буквы которой складывались в слово «Оршойя». Я поняла, что нахожусь у входа в какой-то то ли бар, то ли ресторан. Я очень устала. Была уже ночь, свет в «Гамаюн-молл» приглушили, оставив светиться и мерцать вывески и витрины. У меня гудели ноги, я очень хотела есть, я очень хотела спать. В трёх шагах от меня сияла табличка «полицейский пост». Со стрелочкой. Стрелочка показывала на синюю дверь с надписью «полиция». Я посмотрела на эту дверь, посмотрела на медведя под «Оршоей», и пошла к медведю, в ресторан.
— У вас есть какая-то работа? Для меня? — спросила я у бармена, и только потом сообразила, что он ведь робот.
— Работа есть всегда, милочка, — скрипучим голосом ответил робот.
Я не слишком обрадовалась. Потому что робот бармен обязан утешать людей. И он просто меня утешал.
— А что ты умеешь? — спросил меня бармен, механически улыбаясь во все свои тридцать четыре медных зуба.
— Да ничего, — сказала я.
— Садись, не стой, — сказал мне робот, — это тебе.
И он поставил передо мной стакан с водой.
— Я ничего не умею. — Констатировала я. — Ничего. Даже выходить замуж. Я всю жизнь только рисовала и пела.
— Пела? — скрипнул робот, — но это же прекрасно! Нам как раз нужна певица.
— Что, серьёзно? — удивилась я.
— Серьёзнее не бывает. Мы выписывали певичку с Земли, но она на днях улетела обратно. Говорит, здесь нет перспектив. А какие тут могут быть перспективы, знай себе пой.
— А вам обязательно регистрировать мою личность? — спросила я у робота.
— Не обязательно, — громыхнул голос рядом.
Я обернулась и увидела рядом с собой не то что полную, а очень-очень толстую женщину, украшенную бусами и прочими побрякушками, как лошадь сбруей.
— Оаннель Хелок, — представилась мне женщина, — я хозяйка этого заведения. Так ты говоришь, что готова петь?
— Я готова петь! — сказала я.
Женщина критически меня оглядела.
— Весь вопрос в том, будут ли люди готовы тебя слушать, — сказала она.
16. Голос.
Наверное, каждая девочка метает стать певицей или актрисой, или балериной. Знаете, вот так чтобы просто выйти на сцену, и люди начали хлопать просто за то, что ты есть. И только за сам факт существования такого чуда, на твою голову бы посыпались лепестки роз, слава, деньги, почёт, уважение…
И вот, моя мечта сбылась — меня могли взять певицей. Певицей! Знай себе пой, казалось бы. Но петь нужно было после целого дня проведённого на ногах, после ночи, просиженной в углу ночного ресторана, в котором дым, буквально, стоял коромыслом. Потому что Оаннель Хелок, хозяйка этого заведения, желала прослушать меня непременно на сцене. А сцена всю ночь была занята, на ней выступали и пели, причём, в основном роботы. И если оркестрантов-роботов посетители ещё терпели, то певица, обладавшая в прямом смысле хрустальным голосом (у неё была стеклянная голова, и когда она открывала рот, сквозь её нёбо был виден потолок) зрителям не нравилась категорически, и за весь вечер её освистали, наверное, раз пять.
— Ну что, девочка, ты готова петь? — спросила меня Оаннель.
И тут я поняла, что неготова. Совершенно неготова. Всё время до этого момента я была занята внутренней борьбой с голодом и усилиями не заснуть. Я очень старалась не заснуть, потому что не хотела проспать прослушивание. И вот теперь мне надо было петь — а я даже говорила с трудом.
— Можно мне воды? — спросила я у Оаннель, спросила сиплым от напряжения голосом.
— Да, пожалуйста, пей! Вода на Марсе бесплатная.
Робот, не бармен, а другой меднолицый автомат, скорее всего, официант, принёс мне стакан воды, и крохотную, размером с детскую ладонь булочку. Я съела её — и голод мой стал ещё острее.
— Ну? Так ты будешь петь? — спросила Оаннель.
Нетвёрдой походкой я взошла на сцену. Из зрительного зала она казалась сияющей, даже волшебной, а стоя на ней, я поняла, что волшебство её — это подсветка, исходящая из грубых, технических ламп, что мишура, которая издали казалась красивой, давно пообтрепалась, а пол под моими ногами был грубым, не крашенным, испещренным каким-то пометами, и, вдобавок, грязным. Откуда-то сбоку тянуло холодом. Пахло пылью.