Почти через сорок лет после публикации «Новой Элоизы» в другом произведении романтической литературы также прославлялась порожденная горами свобода. Разумеется, речь о пьесе Шиллера «Вильгельм Телль», герой которой, охотник, ведет простую жизнь идеального крестьянина из поэмы Галлера — в гармонии со своим луком, женой, сыном и своей страной. В одной из сцен в начале пьесы сын Телля, Вальтер, играет маленьким самострелом, жена Тел-ля занимается домашней работой, а его отец плотничает. «Метки горца стрелы, верен лук тугой, вот идет он смело по тропе крутой, — счастливо напевает юный Вальтер, сидя на солнышке. — В синие просторы дерзко он пришел, где орлы да горы, где он сам — орел!» И в остальной пьесе немало строк, в которых преклонение перед великолепием и величием гор выражено похожим образом: «Пора нам в долины... Увидимся снова, когда все очнется от сна ледяного и голос кукушки в лесу зазвучит, цветы запестреют, родник зажурчит», — поет пастух на горе, а далее появляется охотник на оленей, который на высокой круче и на скользкой тропе не робеет и «дерзко шагает средь снега, средь льдов, где весен не знают, не знают цветов». Подобно воспетым Галлером крестьянам населяющие пьесу Шиллера охотники, всадники и несговорчивые крестьяне, как кажется, живут в полной гармонии с окружающими горами, которые наделяют их самобытностью и придают их характерам силу и целеустремленность. Подобное сочинение просто не могло появиться до того, как занялась заря романтизма.
Подхваченные волной новой литературной моды, будь то произведения Руссо или Шиллера, европейские туристы захотели увидеть горы, а не античные города Средиземноморья, не развалины классической эпохи. И одним из таких туристов был Байрон, называвший Швейцарию «самым романтичным уголком мира» и заявивший в «Паломничестве Чайльд-Гарольда»: «Я часть Природы, я — ее созданье, / Мне ненавистны улиц шум и гам, / Но моря гул, но льдистых гор блистанье!»[10] Сочинения Байрона наряду с творчеством Вордсворта, Шелли и других поэтов-романтиков определили наше нынешнее отношение к горам и оформили решительный переход от «ужасного» к «прекрасному».
Поскольку романтизм придавал особое значение размышлениям в уединении, неудивительно, что поэты и писатели были влюблены в возвышенности; в конце концов, где лучше всего предаваться в одиночестве раздумьям о возвышенном, как не на горной вершине? Духовное просветление и прекрасный вид стали общепринятой частью романтического стандарта. Чарльз Дарвин написал в 1836 году: «Должно быть, всем знакомо чувство торжества и гордости, которые сообщает разуму великолепный вид, открывающийся с возвышенности». Аналогичным образом Ральф Уолдо Эмерсон в 1860 году отметил в сборнике эссе «Путь жизни»: «Зрелище прекрасного пейзажа, сами горы успокаивают, умеряют наше раздражение и укрепляют дружбу». С еще большим жаром отзывался об упоении высотой французский ученый и горовосходитель Орас Бенедикт де Соссюр, один из первых покорителей Монблана. По-видимому, его переживания в горах были почти трансцендентальным опытом. «Какой язык способен воспроизвести ощущения... которыми эти величественные сцены [гор] наполняют душу философа, стоящего на вершине пика?!» — восклицал он, далее прибавляя, что возможно «властвовать над земным шаром... [и] признавать действие главных сил, которые определяют его вращение».
Многие поэты Альп начали воспевать красоту гор на своем родном языке. Особенно примечателен словенский поэт Франце Прешерн (1800-1849), который сыграл видную роль в создании национальной идентичности своей страны и стал известен стихами о Бохиньском озере и об окрестностях идиллического озера Блед, откуда был родом. Его портрет красуется на 1000-толаровых банкнотах (вышли из обращения с 1 января 2007 года), а его стихотворение стало государственным гимном Словении. Чем-то похож на Прешерна еще один лирический поэт — Альфонс Ламартин, чья знаменитая поэма «Озеро» воспевает озеро Бурже, известное своими изрезанными скалистыми берегами и тем, что его водная гладь меняет цвет в зависимости от времени года.