Вновь приходившие останавливались около групп и обращались с вопросом: «Уже открыто?» — вероятно, скорее ради формы.
Ожидавшие, склонны были принять вопрос всерьез и презрительно отвечали: «Нет, а то зачем мы торчали бы здесь?»
Толпа беспрерывно и неуклонно росла. А люди все шли, медленно и тяжело ступая, с трудом пробиваясь сквозь вьюгу.
Наконец от вечерних теней снежные прогалины на улице стали принимать свинцовый оттенок. Кругом возвышались мрачные громады зданий, и только там, где окна вспыхивали яркими пятнами света, на снегу мерцали желтые блики. Фонарь на краю тротуара силился осветить улицу, но частые порывы ветра, залепив коркой грязи стекла, довели его до полной слепоты.
В наступившей полутьме бездомные начали выходить из своих укрытий и собираться перед благотворительными дверьми. Среди них попадались люди всякого рода, но главным образом преобладали американцы, немцы, ирландцы. У многих из них, сильных, здоровых, светлокожих парней, лица носили отпечаток, редко встречающийся у искателей благотворительности. Были здесь и люди, несомненно отличавшиеся терпением, прилежанием и умеренностью. В пору невезения такие люди обычно не обрушиваются на общество: они не ворчат на высокомерие богатых и не жалуются на трусость бедных. Нет, в подобные времена они склонны внезапно поддаться странной покорности; они словно видят, как от них ускользают все блага цивилизации, и стараются вспомнить, где именно они впервые потерпели неудачу, и постигнуть, чего же в них, собственно, не хватало, раз они оказались побежденными в жизненной борьбе. Среди этого разношерстного люда мелькали также изворотливые субъекты с Бауэри[2], которые привыкли платить по десять центов за ночлег, но теперь пришли сюда, потому что здесь он стоил дешевле.
Однако сейчас все они так перемешались, что различить в густой толпе тех или иных не представлялось возможным. Исключение составляли только рабочие; во время вьюги они большей частью оставались безмолвными и бесстрастными; со взором, устремленным на окна дома, они походили на статуи терпения.
Вскоре тротуар оказался загроможденным человеческими телами. Словно овцы в зимнюю стужу, люди плотно прижимались друг к другу, стараясь согреть один другого. Сверху эта плотно сжатая толпа могла бы показаться грудой товара, заносимой снегом, если бы эта толпа не покачивалась в едином ритмичном движении. Удивительно выглядел снег, лежавший на голове и плечах этих людей маленькими грядками и достигавший иногда почти дюйма толщины; хлопья падали беспрерывно, все нарастая, точно так же, как они падают на покорную траву в полях. Ноги у всех насквозь промокли и окоченели, желанием согреть их и объяснялось легкое медленное, ритмичное движение. Иногда у кого-нибудь от пронизывающего ветра так сильно щипало в ухе или носу, что он начинал всячески извиваться, пока его голова не оказывалась защищенной плечами товарищей.
Слышалось непрерывное бормотание — обсуждался вопрос, скоро ли откроют двери. Люди то и дело поднимали глаза к окнам. Сталкивались разные мнения:
— Гляньте-ка! В окошке-то свет!
— Нет, это отражение с той стороны!
— Да я же видел, как они его зажгли!
— Ах, ты видел?
— Да, видел.
— Ну, значит, все в порядке!
Когда подошло время, бездомные, в надежде, что им сейчас разрешат войти, ринулись к двери. Стараясь пробиться вперед в этой невообразимой давке, каждый работал плечами так, что, казалось, вот-вот кости затрещат. Мощной волной толпа хлынула к зданию. Вдруг среди моря голов пронесся слух:
— Они не могут открыть дверей! Впереди пробка!
Тогда из рядов тех, кто стоял сзади, раздался глухой гневный рев, но в то же время они продолжали напирать изо всех сил; вскоре передним стало невмоготу, и они принялись кричать и протестовать, готовые на все, лишь бы их не превратили в бесформенную массу:
— Эй, отойдите от двери!
— Убирайтесь оттуда!
— Вышвырните их!
— Прихлопните их!
— Эй, вы там, дайте же им, черт побери, открыть дверь!
— Свиньи вы проклятые, дайте им открыть дверь!
Те, что стояли сзади, время от времени пронзительно вскрикивали, когда кто-нибудь тяжелым каблуком наступал на их промерзшие пальцы.
— Слазь с моих ног, ты, образина косолапая!
— Эй, не стой у меня на ногах! Ходи по земле!
Человек возле самых дверей вдруг закричал: «О-о-ох!
Пустите! Выпустите!» А другой, исполненный беспредельной отваги, повернув голову вполоборота, заорал: «Эй, вы там, перестаньте толкаться!» — и выпустил залп самой крепкой и отборной брани прямо в лицо стоявшим позади него. Он словно молотил их по носу непристойными трехэтажными ругательствами. Лицо его, красное от ярости, с выражением величайшего пренебрежения к тому, что будет, отчетливо выделялось над толпой. Но всем было не до того, чтобы отвечать на его проклятия, — слишком уж пробирал холод. Многие тихонько хихикали, но все упорно продолжали проталкиваться вперед.