Матьяш Корвин претендовал на славу не менее продолжительную, чем у римской империи. Бонфини писал, что «когда читаешь о гигантских сооружениях римской империи, воплощавших ее величие, то думаешь не о том, о непобедимый король, превосходят или нет эти сооружения те, что возведены вами, но о том, что вы даете вторую жизнь архитектуре древних». Матьяш Корвин использовал все имевшиеся у него ресурсы эпохи Ренессанса, чтобы увековечить свой собственный имидж. «Его триумфы над врагом, – утверждал Бонфини, – не пропадут втуне благодаря его добродетелям, бронзе, мрамору и письменным свидетельствам»[91].
Матьяш считал, что Флоренция превосходила всех в искусствах и стиле, добиться совершенства в которых он так стремился. Ему написал Фичино, обещая посетить Венгрию, но так никогда этого и не сделал. Франческо Бандини, сопровождавший первую жену Матьяша на ее пути из Италии, был флорентийцем, коллегой Фичино.
Бернардо Веспуччи, однако, так и не прижился в Венгрии; он не попал в фавор не только к королю, но и, похоже, к иному сколь-нибудь значимому лицу. Женитьба короля на дочери миланского герцога на короткое время оживила надежды Бернардо, но его жалобы в письмах к Америго открывают правду о том, что дела его шли «совсем плохо… приходится спать в лесу или в повозке для сена». Он завшивел, хотя принимал ванну дважды в неделю. Кое-какие деньги он стал зарабатывать, став хранителем книг для итальянского торговца по годовому контракту, в конце которого он решил «вернуться в Италию».
Его причитания слишком многочисленны и напористы до той степени, что превращаются в саморазоблачение. При дворе, по его утверждению, всем заправляют немцы, флорентийцы же не в фаворе (добавляя без всякой логики, что их в то же время недолюбливают за обладание «большей властью, чем сам король»). Все итальянцы при дворе опасались за свою жизнь. Взгляды короля на справедливость выдавали в нем, по косвенным признакам, тирана, осуждавшего преступников на смерть посредством гарроты, сжигания на костре, повешения, утопления и дробления костей на колесе. Страницы писем пропитаны оправданиями собственных неудач[92]. Бернардо, подобно Джироламо, был, похоже, безнадежным лузером, неспособным за себя постоять. В поколении Америго представители Веспуччи в целом разочаровывали, выглядели неспособными стяжать себе «славу и честь», чего от них ожидал отец.
Нет никаких свидетельств того, что Америго принял хоть какое-то участие в делах своих братьев. Его щепетильность проявляла себя, и в полную силу, лишь когда служила его интересам. Несмотря на обещания брата, Джироламо оставался без работы, а Бернардо – без назначения. Однако по отношению к Антонио, относительно богатому и успешному старшему брату, Америго был, как мы увидим, внимателен и участлив. Привычке заботиться о своей выгоде он не изменял до смертного одра. Тем временем стремление разбогатеть, устремившее Бернардо на Восток, направило Америго на Запад.
Магнит, влекущий на Запад
«Отправляйся на Запад, молодой человек», – так звучал добрый совет в Италии 15-го века. Процветающие иберийские рынки не только были опорными пунктами на пути к Атлантике и северной Европе, но и предлагали собственные заманчивые коммерческие возможности. Для флорентийцев испанская шерсть была важным ресурсом в их ткацкой индустрии, в которой семья Веспуччи имела свои интересы. Семья Пацци, величайшие враги Медичи на политическом поле Флоренции, в 1420-х годах открыла представительство в Барселоне, что помогло ей восстановиться после спада, грозившего оставить ее за пределами элиты флорентийских династий. Начиная с этого десятилетия и впредь Медичи имели в Испании своих агентов, а у себя во Флоренции нанимали на работу испанцев, включая Фрея Франциско де Арагона, консультировавшего Лоренцо де Медичи по вопросам королевского этикета[93]. Испания же поставляла флорентийцам породистых лошадей и собак[94].
91
R. Feuer-Toth,