— Ну а воскресные праздники? — предостерегающе вопросил мистер Кент, и миссис Рейси тотчас откликнулась, адресуясь к своему сыну: — Это то, о чем я говорила.
Мистер Рейси не любил, чтобы его прерывали, и с досады сделался как бы еще корпулентнее. На минуту он словно навис над слушателями, после чего обрушился разом, подобно лавине, и на мистера Кента, и на супругу.
— Воскресные праздники! Нашли о чем говорить! Чем, скажите, опасно европейское воскресенье доброму прихожанину нашей епископальной церкви? Все мы ревностные сыны и дщери церкви, не так ли? Полагаю, за этим столом не найдется ни хнычущих методистов, ни безбожников-унитариев. И дамы этого дома не ходят украдкой на проповеди в баптистскую молельню на углу переулка. Верно я говорю или нет? А если я прав, то чего нам бояться папистов?[7] Я не меньше других осуждаю их языческие доктрины, но, черт их всех подери, они тоже молятся в церкви. И служба у них настоящая, совсем как у нас. Служат священники в подобающем им облачении, не какие-нибудь прощелыги, будь они прокляты, в драных брюках и сюртуках, толкующие о Всевышнем на том же языке, что с друзьями в трактире. Нет, сэр, — возгласил мистер Рейси, наседая на съежившегося мистера Кента, — не церкви опасны в Европе, страшны выгребные ямы.
Миссис Рейси вдруг побледнела. Льюис знал, что состояние санитарных удобств за границей сильно ее беспокоило.
— Ночные миазмы, — прошептала она еле слышно.
Но мистер Рейси вернулся к своей основной теме:
— Полагаю, что, если молодой человек решил путешествовать, он должен поездить вволю… в пределах, понятное дело, своих… гм… материальных возможностей. Повидать белый свет. С таким боевым приказом мой сын пускается в плавание. Коммодор! Так давайте же выпьем за то, чтобы приказ мой был полностью выполнен!
Убрав блюдо с виргинским окороком, а точнее, с тем, что от него оставалось, черная Дина поставила чашу с пуншем, и хозяин, вооружась разливательной ложкой, стал наполнять пряно благоухающим пламенем стоявшие на серебряном подносе бокалы. Мужчины все встали, дамы заулыбались, роняя слезы, и последовавшие затем тосты за здоровье Льюиса и за успех его путешествия оказались столь выразительными, что хозяйка дала поспешный знак дочерям, и под шорох накрахмаленных юбок все три исчезли за дверью.
Льюис успел услышать, как мать пояснила сестрам:
— Если папа в таком настроении, это значит, что он очень любит нашего милого Льюиса.
Невзирая на вынужденные вчерашние возлияния, Льюис поднялся еще до восхода солнца.
Бесшумно открыв ставни, он высунул голову и оглядел лужайку, мокрую от росы; дальше угадывались кусты и темнела под звездным небом вода залива. Голова у него побаливала, но сердце в груди ликовало. Предстоящая радость протрезвила бы и более хмельную голову, чем у него.
Он быстро оделся, стянул цветастое одеяло со своей огромной кровати красного дерева, туго скатал его, взял под мышку и с этой таинственной ношей, не обуваясь, с башмаками в руке, уже приготовился тихо спуститься по скользкой дубовой лестнице, когда тьму внизу в холле вдруг озарил свет зажженной свечи. Замерев, он перегнулся через перила и, к своему изумлению, увидел сестру Мэри-Аделин. Она была в шляпе, в плаще, но тоже без обуви и шла, как ему показалось, из кладовой. Обе руки у нее были заняты: в правой она держала башмаки и свечу, в левой — прикрытую сверху корзинку.
Брат и сестра вглядывались друг в друга в голубом полумраке. Шедший сверху свет свечи искажал черты девушки, и спустившемуся навстречу ей Льюису показалось, что на лице сестры играет испуганная улыбка.
— Ты-то зачем поднялся? — прошептала она. — Я спешу отнести кое-что этой бедняжке, молодой миссис По;[8] она так тяжко хворает. Надо вернуться, пока мама не пошла в кладовую. Ты не выдашь меня, правда, Льюис?
Льюис жестом показал, что участвует в заговоре, и осторожно отодвинул засов. Оба молчали, пока не отошли подальше от двери. Потом сели на приступке веранды, обулись и торопливо, тоже в полном молчании, прошли через призрачные кусты к калитке, которая вела в переулок.
— А ты куда, Льюис? — спросила сестра, в изумлении глядя на одеяло под мышкой.
— Куда я? — переспросил в замешательстве Льюис и стал рыться в кармане. — Я, конечно, без денег… Ты ведь знаешь, старик ничего не дает… но вот тебе доллар. Если он пригодится для миссис По, буду счастлив… почту за большую честь…
7
8