— Ладно, не буду. Но нам, Сапфира, нужно хорошенько подумать над тем, как мы будем жить дальше.
— Разве еще не все решено?
— Мы выбрали свой путь, это верно, но беда в том, что впредь за нас будут решать другие. А мне это не нравится.
— И что ты предлагаешь?
Плотник ответил не сразу. Он помолчал, думая над тем, как получше преподнести жене свой план. Сапфира терпеливо ждала.
— Мы не можем отдать Кефасу все деньги за дом.
Женщина изумленно взглянула на мужа:
— А меньшую сумму он не возьмёт.
— Ещё как возьмёт! Симон очень любит денарии. Отдадим ему половину, а скажем, что за столько и продали.
— Ты хочешь солгать рабби?! — ужаснулась красавица. — Ведь это грех!
Обычные слова в устах верующего, и, на его взгляд, вполне убедительные. Но Анания недаром завёл с супругой этот разговор. Он старательно подобрал все аргументы и на сей раз не собирался, как в случае с Титом Росцием, уступать в споре.
— Ну и что же здесь такого? Не согрешишь — не покаешься, а не покаешься — не спасёшься.
Эти слова поставили Сапфиру в тупик, и она неуверенно спросила:
— А если вообще не грешить?
— Тогда ты возгордишься: будешь мнить себя праведницей, — не замедлил с ответом Анания.
— Ох, трудно это понять, — заплакала молодая женщина.
— Да почему трудно?! — плотник вскочил со скамьи и нервно заходил по комнате. — Ты вспомни, чему нас учила Юдифь. Ведь говаривал же Иисус Христос: «… на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии»[25] , ибо «кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдёт её?» [26].
— Я бы не оставила, — возразила Сапфира. — Разве можно бросать стадо без присмотра?! И как одна овца может быть ценнее девяноста девяти?
— Конечно, Спаситель здесь привёл не совсем удачный пример, — согласился Анания, — но это нисколько не умаляет Его Божественной мудрости. Посему надо грешить и каяться, каяться и грешить — иначе зазнаемся.
— Муж мой, ты умнее меня, — красавица продемонстрировала добродетель смирения и самоуничижения, — так скажи: точно ли Создатель простит любое преступление, если мы Его об этом попросим?
— А как же! Когда вместе с Иисусом распяли двух разбойников… — плотник забежал в спальню, покопался в сундуке, вернулся со свитком и прочитал: «Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидишь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю»[27]. Представь, Сапфира, сколько горя принес людям этот разбойник, если сам признал, что «достойное по делам принял». Но он прощён! А мы не свои ли кровные хотим сохранить? Посмотри, сколько нищих в общине, не внёсших вообще никакого вклада! Так они ещё и работать не могут и не хотят, всё у них из рук валится. А мы с тобой трудимся! Так разве я не прав, говоря, что только половину наших денег нужно отдать общине?
— Не знаю… — вздохнула женщина.
— Ну сколько тебе ещё можно доказывать?! — вспылил Анания. — Ты, я погляжу, святее самого Кефаса! А между тем вступила в эту церковь не за благодатью Господней, а по мирской причине!
Сапфира изумленно взглянула на мужа. Они удивительно подходили друг другу и ссорились крайне редко. Но сейчас плотник обидел молодую женщину.
— Анания, — сквозь слезы молвила супруга, — как ты можешь так говорить? Каждый о чем-нибудь просит Бога, так разве есть грех в том, что мы приобщились к Святым тайнам ради наших будущих детей?!
— Которых ты хочешь оставить без имущества.
— Сердцем своим я чувствую, что ты прав. Но меня смущает то, что мы солжем единоверцам.
— Сапфира, человек оправдывается не делами закона, а только верой в Иисуса Христа[28]. К тому же есть ложь во спасение. И как раз сейчас — во спасение нашей семьи. Не всегда нужно говорить правду! Вспомни недавнюю историю с Озией, который дал Богу обет никогда не лгать.
— А что с ним произошло?
— Однажды Озия брёл по ночному Иерусалиму, и вдруг мимо него промчался человек, убегавший от разбойников. Праведник видел, где скрылся беглец; об этом его и спросили преступники. Но Озия не смог промолчать, он боялся грабителей, а из-за своего обета оказался не в состоянии обмануть душегубов. И он выдал беднягу… А затем, уходя, слышал, как нечестивцы убивают того человека! Вот цена сказанной злодеям правды!
— Кефас-то не злодей, — возразила Сапфира. Однако по интонации её голоса чувствовалось, что она уже признала доводы Анании и готова уступить. Повседневный опыт подсказывал ей, что в нашем алчном мире и шагу нельзя ступить без денег. И если рождается ребенок, то расходы семьи резко возрастают. А Сапфира мечтала о двух мальчиках и двух девочках: она представляла, как будет в общине обучать их грамоте и расскажет им об Иисусе Христе. Но чтобы эта мечта сбылась, требовались деньги, ибо наша героиня уже успела убедиться в том, что если надеяться только на единоверцев, то можно умереть с голоду. Поэтому она была вынуждена согласиться с мужем: грехи грехами, но есть-то надо. А на отложенные денарии можно тайком покупать съестное для детей.
— Хорошо, поступай, как знаешь, — ответила Сапфира, — но где ты спрячешь оставшиеся деньги?
Плотник просиял, довольный тем, что смог убедить супругу в своей правоте, и с готовностью отозвался:
— Их нужно отдать Иезекиилю в рост.
— А это не опасно?
— Я возьму с него расписку, — успокоил жену Анания и с наивным оптимизмом добавил: — Так и денарии сохраним, и проценты получим.
Перенесемся теперь в христианскую общину. В то самое время, когда Анания убеждал Сапфиру не вверять полностью свою судьбу в руки апостолов, а оставить путь к отступлению, в опочивальню захворавшего Петра вошел Андрей. Симон лежал на кровати и тяжело дышал; его и прежде лишённое здорового румянца лицо сейчас ещё больше побледнело, а красноватые глазки были грустны.
— Ты почему с нами не пьёшь? — с укоризной спросил Первозванный и присел на край кровати.
— Хреново мне, — прошептал Кефас.
— А я сегодня окрестил Ровоама и блудников. Кстати, они нашли покупателя, но пока с ним не сторговались.
— Их дом приобретает Иезекииль за 240 денариев, — сказал Пётр и повернулся к стене, тем самым давая понять, что аудиенция окончена. Однако Андрей не собирался уходить.
— Откуда ты знаешь? Откровение было?
— Да.
Конечно, Симон Камень лгал. Ему донёс слуга Иезекииля Цадок, который сочувствовал христианам, но, боясь потерять место, скрывал это от хозяина. Он слонялся по двору, подслушал разговор ростовщика с супругами, прибежал в обитель и сообщил Петру важную новость.
— Что-то дёшево продают, — покачал головой Андрей.
— Иезекииль ведь жадная скотина. Ну ладно, братец, ступай. Я помолюсь и буду спать.
— Да, уже стемнело, пора на боковую, — Первозванный зевнул и потянулся. — Но я прежде выйду во двор: помочусь и понюхаю фиалки.
Спустя пять дней Иезекииль решил, что уже достаточно выждал, и прислал мальчишку-слугу сообщить супругам о том, что наконец-то собрал необходимую для покупки дома сумму. Завтра Анании предстояло получить деньги…
К вечеру изменилась погода. С почерневшего неба на сухую, растрескавшуюся землю упали первые капли дождя, и вскоре на пыльный и раскаленный дневной жарой Иерусалим полились целые потоки воды. Грозно сверкнула молния, раздались гулкие раскаты грома… Анания и Сапфира, словно предчувствуя скорую беду, ворочались и никак не могли заснуть.
— Милая! — плотник придвинулся к жене и прижался к ее груди. — Может, мы не станем переселяться в обитель?