«Сразу после ареста Кузнецова и его товарищей Люся вылетела в Ленинград, где застала обстановку полной растерянности среди знакомых Кузнецова; она одна поехала на аэродром и узнала, что Кузнецов и другие действительно были арестованы там у трапа самолета… В ближайшие дни Люся подала заявление, что она — тетя Кузнецова, и таким образом получила право „родственницы“… Люся в первые же недели приложила очень много сил, подбирая адвокатов для Эдика и других обвиняемых, еще больше усилий в этом деле потребовалось от нее в дальнейшем — на протяжении более 10 лет… В декабре начался суд… Люся присутствовала на всех заседаниях, а вечерами каждый день по памяти восстанавливала запись суда… в Москву поступала самая свежая оперативная информация, немедленно печаталась и передавалась иностранным корреспондентам… Я решил написать от себя письма президенту США и президенту СССР Подгорному с просьбой о снисхождении в двух делах — А. Дэвис и ленинградских самолетчиков…» (А. Д. Сахаров, «Воспоминания». [3] стр. 448–449).
«Главным по этому делу проходил мой старинный приятель Эдик Кузнецов. А Люся Боннэр заранее записалась к нему теткой. Она у него в деле фигурировала как тетка… И как-то это прошло.
И она была единственной, кого пускали в зал суда как родственника. Но ее КГБ предупредил, что если она хоть какие-то данные об этом суде будет передавать кому бы то ни было, то ее не будут пускать.
И вот мы изобрели очень сложный способ как у нее незаметно эту информацию получать и передавать из Питера в Москву…» (Владимир Буковский[116], интервью в связи с кончиной Елены Боннэр, 2011 г.[117]).
«Суд в Ленинграде начался 15 декабря. Возвращаясь с судебных заседаний, я каждый вечер подробно записывала содержание судебного следствия. И кто-то из друзей (чаще всех Бэла Коваль) ночью отвозил мои записи в Москву для передачи двум Володям — Буковскому и Тельникову, которые их передавали иностранным корреспондентам. Таким образом нам удалось привлечь внимание к процессу практически всей западной прессы.
На десятый день суда был вынесен приговор. На чтение его в зал, кроме специально подобранных людей, пустили и нескольких друзей, находившихся в коридоре здания суда. Приговор был оглашен судьей Катуковой: две смертные казни — Кузнецову и Дымшицу — и большие сроки всем другим подсудимым, кроме одного. После зачтения его в зале, где, кроме родственников, было более 100 специально подобранных людей, раздались аплодисменты. Меня как выбросило в проход, и я закричала: „Только фашисты могут аплодировать смертным приговорам“. Ко мне кинулись милиционеры и стали тащить в сторону судейского стола, а сзади в меня вцепилась Бэлка, тащила от них и кричала: „Не дам, не дам“. К нам бросились другие родственники осужденных, и милиционеры отступили. Но люди, выходившие из зала, шарахались от нас, как от чумных.
Так закончился суд. Это было 24 декабря в первый день Хануки. И родственники осужденных сразу после оглашения приговора поехали в синагогу. Я, в состоянии почти невменяемости от двух смертных приговоров, жестоких сроков другим и свалки, которую сама неосознанно устроила в зале суда, поехала вместе с ними. И единственный раз в жизни оказалась в синагоге. На следующий день мне дали свидание. Два часа. В кабинете начальника следственного изолятора. Он сидел за большим столом. Мы с Эдиком сбоку за маленьким напротив друг друга. Помню, что был дневной свет. А в Ленинграде в декабре поздно светает и рано темнеет, видимо, было это между двенадцатью и двумя. Я достала из сумочки шоколадку и апельсин. Начальник сказал, что вообще-то это не полагается, но не запретил. Эдик грыз шоколад, натужно шутил, вспоминал строчки Вийона „…и сколько весит этот зад, узнает скоро шея“…
А 30–31 декабря 1970 года на кассационном заседании Верховного суда РСФСР мы с Сахаровым были уже как бы подельники — такое было у обоих тождественное сопереживание и нервное напряжение в ожидании решения. Были мы там вчетвером — мама Юры Федорова, сестра Менделевича Ева, Сахаров и я. Кассация была назначена столь поспешно (всего за шесть дней), что большинство родственников осужденных не успели приехать…
116
Буковский Владимир Константинович, один из основателей диссидентского движения в СССР, в общей сложности 12 лет в заключении, в 1976 г. был выслан за рубеж в порядке обмена на лидера чилийской компартии Луиса Корвалана, в связи с чем возник такой шедевр народного творчества: «Обменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где б найти такую б…, чтобы Брежнева сменять?». — Сост.