Вот тогда-то я и узнал, что Надежда Ивановна окончила Первый медицинский, что она хирург, кандидат медицинских наук, ученица знаменитого профессора Герцена, что во время войны не раз бывала на передовой… И однажды в госпитале в перерыве между операциями ей подарили томик Цветаевой 1912 года, и стихи поразили, врезались в память, запали в самое сердце. А затем, через несколько лет — так уж распорядилась судьба! — она получила квартиру в доме № 6 по Борисоглебскому переулку. Судьба! Рок! Предназначение! А может быть, просто совпадение обстоятельств, случайных, как россыпь выброшенных волною камушков, из которых мы сами выкладываем прихотливый узор. Так или иначе, но с той поры началось узнавание дома и его истории и началась борьба за дом, за его сохранение, за создание будущего музея. Еще тогда, в сороковые и пятидесятые, когда имя Цветаевой не печаталось на обложках книг, а лишь робко произносилось как имя поэта со сложной судьбой, а уж музей-то… что вы! какой уж тут музей! дай бог, чтобы дом не сломали, не снесли, как многие «домики старой Москвы», как церковь Николы на курьих ножках на углу Борисоглебского и Большой Молчановки, как Собачью площадку… Именно так говорили ей в пятидесятые и шестидесятые, присылали по почте вежливые отказы, но она продолжала делать главное — хранить и надеяться, что стихам Цветаевой, как драгоценным винам, наступит свой черед, недаром же рука неизвестного оптимиста вывела эти строки на стене перед дверью в ее квартиру. И что же? Предсказание сбылось, и решение о создании музея принято, и вскоре дом № 6 по Борисоглебскому переулку станет филиалом библиотеки, где есть свои энтузиасты, необходимые в таком деле, которые искренне стремятся сохранить… увековечить… донести до потомков… и этому, конечно, нельзя не радоваться, но и в то же время, забегая на огонек к Надежде Ивановне, я всякий раз ловлю себя на одной грустной мысли: а ведь ей придется отсюда уезжать, придется расставаться с домом, которому отдано столько лет жизни. Потому-то и смотрят невесело вещи в ее комнате и пришпиленные к стенам фотографии, рисунки и вырезки кажутся алтарем паломника, которому вскоре собираться в дорогу.
Иногда я слышу, как она жалуется кому-то по телефону. «Снова грозили отключить газ…» — и ее голос становится почти детским, принадлежащим робкой и испуганной школьнице, которую отчитывает грозный директор. При всей своей строгости она человек ранимый и незащищенный — скорее ученица, чем учитель, скорее пациент, чем врач и при своей требовательности к тем, от кого зависит судьба дома, ничего не может потребовать для себя. Поэтому и говорит мне, как бы оправдываясь или оправдывая кого-то, кто распоряжается и ее собственной судьбой: «Конечно, они правы… в доме не должно быть жилых помещений, это опасно и в противопожарном отношении… уезжать отсюда неизбежно придется, но лишь бы не так далеко… лишь бы я могла…» Я стараюсь внушить ей уверенность, что ей дадут квартиру здесь же, в арбатских переулках, неподалеку от дома, хотя у меня самого такой уверенности нет, слишком много случаев мне известно, когда потомственные жители Сретенки, Ордынки, Покровских ворот оказывались выселенными на окраины Москвы, в новые районы, привыкнуть к которым им так же трудно, как американскому индейцу к небоскребам Нью-Йорка[1]. И вот горбятся под низенькими потолками старинные резные буфеты, ютятся в углах сундуки, обклеенные изнутри лубочными картинками, возвышаются на высоких кроватях пирамиды пуховых подушек, и бывшие старожилы Ордынки или Покровских ворот, привыкшие к своей булочной или маленькой молочной, толкают перед собой проволочную тележку «Универсама»… Казалось бы, не такая уж и беда, но мне всегда грустно видеть эту картину, потому что — известная истина! — старые люди должны доживать век на старом насиженном месте, а молодые — рождаться там, где родились и умерли их предки. А многим ли в Москве удалось прожить жизнь в доме, в котором они родились? Многие ли избежали вынужденных кочевий, переездов, обменов? Лишь однажды я встретил такую старушку, мы разговорились, и было странно представить, что, горожанка, москвичка, современница великих ломок и перестроек, она еще девочкой бегала по той самой комнате, по которой теперь с трудом передвигает ноги…
1
Сейчас Надежда Ивановна живет неподалеку от дома Цветаевой — в Староконюшенном переулке.