Выбрать главу

"Все ли я высказал?" спросил Лорд Ричард Бакли перед смертью.

Посему заварка была вот такой: — парни ехали в Мехико встретиться со мной. Снова Ангелы Опустошения.

9

Ирвин Гарден был художником как и я, автором великой оригинальной поэмы «Вытьё», но ему никогда не требовалось уединение как в нем нуждался я, его постоянно окружали друзья и иногда десятки знакомых которые приходили к его двери бородатые тихонько постучавшись среди ночи — Ирвин никогда не бывал без собственного близкого окружения, как вы уже видели, начиная со своего спутника и возлюбленного Саймона Дарловского.

Ирвин был голубым и признавался в этом публично, таким образом вызывая толчки от Филадельфии до Стокгольма как в вежливых деловых костюмах так и в футбольных тренировочных штанах — На самом деле, по пути на встречу со мной (а я не голубой) в Мексику Ирвин полностью разделся на поэтическом вечере в Лос-Анжелесе когда кто-то из публики заорал "Это в каком же смысле, нагая?" (имея в виду то как он пользовался выражениями "нагая красота" или "нагие исповеди" в своих стихах) — Поэтому он разделся и встал совсем голый перед мужчинами и женщинами, но вместе с тем довольно четкой и спокойной толпой бывших парижских экспатриантов и сюрреалистов -

Он ехал ко мне в Мексику вместе с Саймоном, светловолосым 19-летним пареньком русских кровей который в самом начале голубым не был но влюбился в Ирвина и в ирвинову «душу» и поэзию, поэтому обслуживал своего Мастера — Ирвин гнал перед собою в Мексику табунчик из двух других мальчишек, одним был младший брат Саймона Лазарь (151/2) а другим Рафаэль Урсо из Нью-Йорка великий молодой поэт (тот самый кто написал вдоследствии "Атомную Бомбу" и Журнал Тайм перепечатал ее кусок чтоб показать как смешно но все ее полюбили) -

Перво-наперво, кстати, читателю следует знать что став писателем я познакомился со многими гомосексуалистами — 60 % или 70 % наших лучших писателей (если не 90 %) голубые, из-за мужского секса, и вы неизбежно встречаетесь с ними и разговариваете и обмениваетесь рукописями, встречаете их на вечеринках, чтениях, повсюду — Это не мешает писателю-негомосексуалисту быть писателем или общаться с писателями-гомосексуалистами — Тот же самый случай с Рафаэлем, который "знал всех", как и я — Я мог бы предоставить вам список гомосексуалистов в искусстве в милю длиной но нет смысла сильно извлекать цимис из относительно безобидного и четкого положения вещей — Каждому человеку свои вкусы.

Ирвин писал и говорил что они приедут через неделю поэтому я спешил и закончил свой роман всплеском энергии как раз к дате их приезда, но они опоздали на две недели из-за дурацкой остановки в Гвадалахаре по пути чтоб навестить там какую-то скучную поэтессу. Поэтому я в конце концов просто сидел на своей tejado[3] крыше поглядывая вниз на улицу ожидая пока Четверка Братьев Маркс не придет пешком по Оризабе.

Между тем Старина Гэйнз также волновался об их приезде, годы изгнания (вдали от семьи и правосудия в США) сделали его одиноким и к тому же он знал Ирвина очень хорошо по прежним дням на Таймc-Сквер когда (в 1945) Ирвин и я и Хаббард и Хак бывало тусовались по съемным барам просвещаясь по части наркотиков. В те дни Гэйнз был в зените своей славы пиджачного вора и иногда бывало читал нам лекции по антропологии и археологии перед статуей Отца Даффи, хоть его никто и не слушал. (Именно мне в конце концов стукнула в голову великая мысль послушать Гэйнза, хоть Ирвин тоже, даже в самые первые дни.)

Вы уже убедились что Ирвин такой чудной кошак. В мои дни на дороге вместе с Коди он ездил за нами в Денвер и повсюду тащил за собой свои апокалиптические поэмы и глаза. Теперь став знаменитым поэтом он помягчел, занимался тем чем всегда хотел заниматься, путешествовал еще больше, хоть и писал меньше, но удерживая клубки своего замысла — чуть было не сказал "Матушка Гарден".

Я грезил об их приезде посреди ночи выглядывая с края крыши, о том что я сделаю, кину камешек, заору, озадачу их как-нибудь, но мне и присниться не мог их действительный приезд в блеклой реальности.

10

Я спал, всю ночь не ложился корябая стихи и блюзы при свечке, обычно я спал до полудня. Дверь со скрипом распахнулась и вошел один Ирвин. Еще во Фриско старый Бен Фаган поэт сказал ему: "Напиши мне когда доберешься до Мехико и сообщи первое что заметишь в комнате Джека." Он и написал: "Мешковатые штаны свисающие с гвоздей на стене." Он встал посреди оглядывая комнату. Я протер глаза и сказал "Черт возьми ты опоздал на две недели."

"Мы спали в Гвадалахаре и врубались в Алису Набокову странную поэтессу. Какие жуткие у нее попугаи и хата и муж у нее — Ну а ты-то как Джеки?" и он нежно положил руку мне на плечо.

Странно даже какие длинные путешествия люди предпринимают за свою жизнь. Ирвин и я которые начали друзьями в студгородке Колумбии в Нью-Йорке теперь глядели друг на друга в глинобитной лачуге в Мехико, истории людские выдавливаются словно длинные черви на площади ночи — Взад и вперед, вверх и вниз, больные и здоровые, невольно начинаешь задаваться вопросом а каковы были еще и жизни наших предков. "Каковы были жизни наших предков?"

Ирвин говорит "Хихикали в комнатах. Давай, подымайся, сейчас же. Идем в центр немедленно врубаться в Воровской Рынок. Рафаэль всю дорогу из Тихуаны писал большие безумные поэмы о роке Мексики и я хочу показать ему что такое настоящий рок, выставленный на рынке на продажу. Ты когда-нибудь видел сломанных безруких кукол которых они там продают? А старые ветхие исчервленные ацтекские деревянные статуэтки за которые даже и взяться-то страшно — "

"Использованные баночные открывашки."

"Странные старые сумки 1910 года."

Мы снова пустились, всякий раз когда мы собирались вместе разговор становился поэмой раскачивающейся взад и вперед если не считать того когда нам надо было рассказать какую-нибудь историю. "Старое створоженное молоко плавающее в гороховом супе."

"Как по части твоей хаты?"

"Первым делом, ага, нам надо будет снять. Гэйнз говорит что внизу можно одну по дешевке, к тому же там есть кухня."

"А парни где?"

"Все у Гэйнза в комнате."

"И Гэйнз выступает."

"Гэйнз выступает и рассказывает им про всю Минойскую Цивилизацию. Пошли."

У Гэйнза в комнате Лазарь 15-летний жутик который никогда не разговаривает сидел слушая Гэйнза раскрыв честные невинные глаза. Рафаэль скрючился в мягком кресле старика наслаждаясь лекцией. Гэйнз читал ее сидя на краю постели зажав в зубах галстук поскольку как раз перетягивался чтоб выскочила венка или чтобы что-то произошло и он бы мог двинуться иглой с морфием. Саймон стоял в углу как святой в России. То было великое событие. Вот они мы все в одной комнате.

Гэйнз двинул Ирвина и тот улегся на кровать под розовыми шторами и вздохнул. Дитё Лаз получил один из прохладительных напитков Гэйнза. Рафаэль перелистал Очерк Истории и захотел узнать теорию Гэйнза относительно Александра Великого. "Я хочу быть как Александр Великий," вопил он, он почему-то всегда вопил, "Я хочу одеваться в богатые генеральские формы с драгоценностями и размахивать своим мечом перед Индией и идти взглянуть на Самарканд!"

"Ага," сказал я, "но ты ведь не хочешь чтоб укокошили твоего кореша или вырезали целую деревню женщин и детей!" Начался спор. Я и теперь помню, первым делом мы заспорили об Александре Великом.

Рафаэль Урсо мне довольно сильно нравился, тоже, вопреки или возможно из-за предыдущей нью-йоркской дрязги по поводу одной подземной девчонки, как я уже говорил. Он уважал меня хоть всегда и говорил за моей спиной, в некотором роде, хотя он так со всеми поступал. Например он шептал мне в уголке "Этот Гэйнз гриппозник."

"Что ты имеешь в виду?"

"День гриппозника настал, горбатого кошмара…"

"А я думал он тебе нравится!"

"Посмотри на мои стихи — " Он показал мне тетрадку исписанную черными чернильными каракулями и рисунками, отличными жутковатыми изображениями истощенных детишек пьющих из большой жирной бутылки Кока-колы с ногами и титьками и клочком волос с подписью "Рок Мексики". "В Мексике смерть — Я видел как ветряная мельница вращала сюда смерть — Мне здесь не нравится — а твой старый Гэйнз гриппозник."

вернуться

3

Здесь: черепичной (исп.)