– Я за меньшее вешал воров! – сэр Чарльз Стоукс строго смотрел на дочку. – Ты, наследница нашего рода, ведешь себя неподобающим образом! Ну что ж, юная леди Эвелина Хаксли, с этого момента наказание будет соответствующим! Ты знаешь, как по английским законам наказывают мелких воришек?
– Их бьют розгами, папа, – тихо ответила девочка, – но я же не простолюдинка какая-нибудь…
– Вот именно, что не простолюдинка! С тебя, в чьих жилах течет голубая кровь Вильгельма Завоевателя, спрос двойной! Сказано в писании: кто жалеет розги, тот ненавидит детей; а кто любит, тот с детства наказывает! Этот стих говорит о том, что не наказывать своих детей – это ненавидеть их, но если вы любите их, тогда будете это делать обязательно!
Вот тогда ей впервые пришлось раздеться перед отцом и лечь животом на грубо сколоченный табурет.
– Если будешь вести себя неподобающим образом, позову слуг! – пообещал отец, стряхивая воду с длинного ивового прута, и зажимая голову дочери между своих колен.
– Не надо слуг, папа! – девочка обхватила сапоги отца руками и зажмурилась.
Уже со второго удара Эвелина вертелась и кричала, что будет самой послушной, самой лучшей девочкой на свете, лишь бы папа ее простил, однако рыцарь выдал до конца всю воспитательную порцию.
Попа от подобного воспоминания предательски зачесалась: папа выдрал девочку со всей возможной строгостью. С той поры в замке для воспитания юной леди всегда существовал запас ореховых прутьев, но только в день рождения папа подвергал дочь публичному наказанию: заранее заготавливались ровные ветви орешника, равные по длине росту девушки.
– Наказывай и не возмущайся криком его![29] – Граф Стоукс, большой знаток священного писания, лично отбирал среди срезанных веток те, что пройдут в качестве главного подарка. Остальные ветки тоже не пропадали: их оставляли для замковой челяди и клирику воспитания леди Эвелины в менее торжественной обстановке.
– Ты что мне обещала вчера на охоте? Забыла? Обещала сесть за книги! – Добавлял клирик и напоминал, что служанка уже замочила в бочке свежий орешник, надежное средство вернуть отсутствующий ум на стезю столь ненавистного девушке учения.
Папа, из экономии средств, решил не отдавать единственную дочь в монастырь, и воспитывал ее так, как считал нужным. Впрочем, заниматься дочерью времени у него не было. Эдмон, нанятый в качестве учителя, больше провел времени не за книгами, а в военных авантюрах. Тот учил ее не только по книгам, но и умению держаться в седле, охотиться и прочим премудростям, о которых монастырские девушки не могли и мечтать. При этом папа знал, что ничем не рискует, отдавая Эвелину на воспитание: сарацины устроили клирику «большую печать», срезав острой саблей все мужское хозяйство и продержав три дня в яме с горячим песком. Он был одним из немногих переживших эту страшную операцию.
Клирика после такой расправы ни один монастырь не хотел брать под свою крышу, и он с благодарностью занял вакансию учителя и воспитателя. Не удивительно, что юная леди предпочитала соколиную охоту и скачки вышиванию и чтению молитв. Неплохая наездница, юная леди неплохо стреляла из лука и даже управлялась с легким мечом, типичным оружием лучника того времени.
– Грехи мои тяжкие, клирик перебирал свои четки, и тоской смотрел на то, как несется по крутым ступенькам Эвелина. – Грациозна, грешница, как серна, но кому как не мне знать, что кроется за столь прелестной телесной оболочкой!
Клирику было, из-за чего вздыхать!
Так и вышло, Эдмону досталась очень нелегкая ученица.
Виной тому была изменчивость настроений, яростное возмущение и нежелание заниматься всеми науками, которые требуют внимания и прилежания. Если учитель рассказывал что-то открывающее простор для фантазии воображения, она стремительно запоминала это своим деятельным гибким умом. Так она на одном дыхании осилила книгу о правилах соколиной и псовой охоты, но если нужны были унылое терпение, упорная работа и усилия памяти, никакими способами, кроме розог, не удавалось закрепить в хорошенькой голове ни одной крупицы мудрости.
– «Конечно, всякое наказание не радует, а огорчает, но только на время, а потом те, кого оно исправило, пожнут плоды мирной и праведной жизни»[30] – Любил цитировать ученый клирик.
Как-то раз, накануне дня всех святых, Клирик выпил слишком много пива и был от этого в самом веселом настроении.
– Скажи, Эдмон, а гадать, это большой грех? – Юная леди подлила еще пива в кружку учителю.
– Ну, очень уж большого греха в этом нет, а если и есть какой грех, наш священник может его и отпустить за шиллинг и десяток покаянных молитв!
– Ну, тогда пошли ночью в замковый в амбар! Я тут подслушала, у служанок, что если ночью, накануне праздника, зерно провеять три раза подряд, можно загадать желание и оно сбудется.
– Слышал я о таком гадании! – клирик закусил пиво куском хлеба и зажевал луковицей, однако для такого гадания надо же раздеваться!
– Ну и что? Ну и разденусь! Папа сама знаешь, что устраивает мне каждый год! – Эвелина каждый раз с трепетом ждала своего дня рождения. – Весь замок не раз видел меня голой!
– Но не за таким же занятием! – Ответил Клирик и налил себе еще пива. – Ты думаешь, отец одобрит такое поведение родной дочери?
– Так ведь ты же никому не скажешь! – Девушка посмотрела на учителя так, что он понял: отказать не удастся! – Ну, так ты покараулишь, чтобы никто не вошел? В крайнем случае, накажешь меня сам!
Девушка знала о том, как пострадал клирик на Святой земле, и ничуть не стеснялась раздеваться перед учителем. Мало того, Эдмон не раз и не два ловил себя на мысли, что Эвелина сознательно дразнит его своим юным телом, зная какие муки он при этом испытывает. Он не ошибался. «Ты терзаешь мое тело, думала ученица, заголяясь для порки, а я буду терзать твою душу! Ох, грехи мои тяжкие!»
– Ну ладно, только чтобы завтра села за каллиграфию как положено! А если нет – сама знаешь, пощады не будет!
Ради ночной выходки Эвелина была готова смириться даже с каллиграфией и с тем, что строгий учитель заставил выучить ее целых пять стихов из Священного Писания наизусть.
Вечер накануне праздника выдался холодным и неспокойным. Промозглый ветер, казалось, хотел сдуть с крыш черепицу, выл в печных трубах, и пробирал до костей солдат, стоявших в карауле. Короче говоря, погода была совсем не предназначена для того, чтобы в голом виде веять зерно в амбаре, но Эвелина отличалась упрямством и не собиралась отступать от задуманного.
«Конечно, гадать в овине грех, но не смертный, – думала девушка, раздеваясь, – вдобавок холодно, ну, ничего! За работой согреюсь!» Впрочем, у девушки сладко тянуло внизу живота от одной лишь мысли, что если отец узнает об этой выходке, – розог не миновать!
Учитель стоял рядом, деликатно отвернувшись.
– Горе мне грешной, – шептала Эвелина, – чувствуя, как солома колет босые ноги, только бы меня не выдал учитель, – воспитательной дюжиной точно не отделаюсь! Эдмон не подведет!
Девушка сняла нательный крест и отдала его учителю. Клирик-кастрат стоял у дверей амбара часто вздыхал и молился Богу о ниспослании терпения и смирения.
«Да простят меня все святые! Господи, воля твоя! Ну, почему я потакаю этой юной грешнице? Как шалить, охотиться или вон, гадать о женихе, так она первая! – а стоит мне завести разговор об астролябии, цифрах и латыни, так мысли моей юной воспитанницы устремляются к лошадям и собакам! Впрочем, таким как я, закрыт путь в царствие небесное, грехом больше – грехом меньше не так уж важно!»
Луна взошла над замком, но тучи время от времени полностью скрывали ее из вида. Только факелы на караульных башнях злыми мерцающими глазами смотрели в темноту.
«В такую ночь нечистая сила выбирается из болот и оврагов, чтобы смущать души честных христиан! Пожалуй, надо пару лишних раз прочитать «Ave»! Клирик загасил факел, чтобы не выдать своего присутствия у дверей овина, читал молитвы и рассуждал о тяжком своем труде. Он, зная характер своей подопечной, догадывался, что Эвелина уже завтра забудет свое обещание честно сеть за книги, и ее отсутствующий взгляд будет красноречиво говорить, что урок не усвоен.