На самом деле ничего этого за забором не было. Яркий фасад являлся декорацией, не имеющей никакого отношения к ветхой одноэтажной застройке, которая во всех государствах называется одинаково: трущобы. В «Шанхае» не было пластиковых стеклопакетов, металлочерепицы или, на худой конец, ондулина, там не пиликали домофоны, не шумели кондиционеры и не гудели электрогенераторы. Там даже канализации нет и уличного освещения: столбы кое-где стоят, а лампочки давным-давно разбиты. Вросшие в землю домишки с крохотными окошками, упирающимися в хлипкие, покосившиеся заборчики. Итальянского или силикатного кирпича тут отродясь не водилось, дикого камня – тоже, даже грязно-серые шлакоблоки – редкость. В основном, старая кирпичная крошка, замазанная крошащимся цементом, потрескавшаяся штукатурка, под которой кое-где проглядывают косые ребра дранки, кривые саманные стены, некондиционные доски, щели между которыми залатаны кусками жести, рубероида или парниковой пленки, – что смогли достать.
Между убогими домишками вдоль узких кривых улиц текли арыки нечистот, возвышались горы бытового мусора и чернели пустыри, оставшиеся после очередного пожара. «Шанхай» каким-то чудом пережил немецкую оккупацию, гражданскую войну и – кто знает! – возможно, и русско-турецкую кампанию 1768 года. Когда коммунистический строй закончился, закончились и яркие краски, железный забор выцвел и приобрел отталкивающий вид, как бы предостерегая от посещений того мира, который за ним существовал. Но таких охотников не находилось, и если бы даже здесь повесили красивые плакаты «Добро пожаловать!», желающих зайти за железный забор это бы не прибавило.
Тут всегда было пустынно, только летом местные жители, привычно не чувствующие вони канализационных «арыков», сидели кружками на корточках прямо посередине улиц и, подставив солнцу изможденные татуированные тела, вяло переговаривались, привычно передавая друг другу специфически смятую «беломорину». Милиция сюда не заходила, и однажды начальник УВД, распекая службу участковых, сказал, что при проверке паспортного режима в «Шанхае» в одной из домовых книг последней отметкой власти оказалась печать немецкого полицая в суровую военную годину. Скорей всего, это была гипербола. А может, и нет…
Непривычный человек жить тут заведомо не мог, поэтому и обновления населения не происходило: здесь люди рождались, росли, отсюда уходили в тюрьму, сюда возвращались, начинали что-то «химичить», снова уходили на зону, снова возвращались и здесь умирали – своей, а чаще не своей смертью. В новые времена, когда сажать практически перестали, положение изменилось: некоторые «поднимались» на наркоте, разбоях или угонах и вкладывали неправедные деньги в строительство, поднимая довольно неприметные по сегодняшним меркам кирпичные дома с теми самыми стеклопакетами и домофонами, которые в «Шанхае» отродясь не водились.
Босой здесь родился и вырос, а когда наступило время вседозволенности, выстроил достаточно скромный двухэтажный домишко из темного кирпича, прямо над Нижней балкой, откуда был хорошо виден Дон. После знаменитой «мясни» [4]в Екатериновке, когда общину обезглавили и выкосили на добрую треть, на декабрьской сходке в 2008-м, самой мутной и бестолковой, какую Босой помнил, его выбрали «Смотрящим» по Тиходонску, хранителем общака. Выбирать, в общем-то, было не из кого. Заменить Креста однозначно должен был Север: авторитетный, недавно коронованный вор, правая рука убитого пахана. Но Север куда-то исчез – не факт, что жив остался… Следующими по весу и значимости являлись Лакировщик с Хромым, но обоих грохнули. Авторитеты второго ряда – Крот, Серый, Гусь. Их тоже грохнули. Кого ставить на город? Из кого выбирать?
А тут вот он – Босой, только из лесной зоны откинулся, на дальнем севере восьмерик отволок за разбой… Его дело многие помнили, группа у него была серьезная, настоящая банда, только бандитизм им не доказали, а вину главаря взяли на себя молодые, так что он еще легко отделался. С зоны малевка пришла: братва рекомендовала Босого как правильного и авторитетного вора. Правда, староват он, но формально подходил по всем статьям: отсидел в общей сложности четырнадцать лет, был хорошо известен «черной масти» [5], особых «косяков» [6]не допускал, а главное – в чужие дела не лез, ссор зря не затевал. Правда, когда-то дистанцировался от конфликта между Черномором и Крестом, но сейчас на подобные грехи закрывают глаза…
Так из одного кандидата и выбрали Босого. Он подозревал, что это дело временное: пока немолодой, пассивный пахан всех устраивал, а когда кто-то наберет силу, то грохнет его без лишних разговоров и станет у руля… Но сейчас он главный карась в этом загнивающем пруду. И самый старый, пожалуй. Босой и раньше не отличался здоровьем и «картинкой», а сейчас, в свои шестьдесят, выглядит глубоким стариком: серое сморщенное лицо, плешь на голове, торчащая кустиками щетина, которую он не может брить из-за какой-то дурацкой экземы на коже.
Давний, еще в девяностых, «Смотрящий» Черномор жил в четырехсотметровом особняке с золотой тарелкой на двери. У Креста тоже был настоящий дворец, как у губернатора. А вот Босой не любил всего этого. Может, из-за приверженности старым воровским законам, а может, просто не любил.
А потому остался в «Шанхае» и переезжать никуда не стал. Да так и правильно: зачем глаза рвать и давать повод для подозрений, что он в общак руку запускает… Единственное, что дорогу расширили, заасфальтировали, два соседних дома и полуразвалившуюся халупу напротив, через улицу, община выкупила… Что-то снесли, что-то перестроили, двор увеличили, ворота новые поставили, перед ними площадку круглую сделали, чтобы мог развернуться «шестисотый мерин», доставшийся по наследству от Креста. Хотя ни «лимузин» этот, ни охрана по соседству Босому сто лет не сдались. Но – положено вроде как. И хрен с ними.
Паяло подошел, протянул мобилу:
– Фома Московский звонит…
Серьезные преступники сами телефонов не носят и трубку не берут. На всякий случай. На какой именно случай – никто не знает. Правда, когда-то Дудаева ликвидировали ракетой, наводящейся по сигналу спутникового телефона, но вряд ли кто-то станет столь сложным и дорогим способом расправляться с криминальным авторитетом. Если захотят – придут и застрелят. Пээмовский патрон стоит пять рублей, а самонаводящаяся по радиолучу ракета – миллион долларов. Есть разница? Так что не в ракете дело. Может, боятся, что их местоположение запеленгуют? Так те, кому надо, и так знают, где их найти… Или прослушки опасаются? А остронаправленные микрофоны на что, или лазерные сканеры?
Как бы то ни было, а пошла мода не носить мобилу лично. Первым Антон начал, а потом и другие переняли. Для такого дела есть Проводник. Вот Паяло и был Проводником: принимал все адресованные Смотрящему звонки, фильтровал их, докладывал хозяину, а по команде Босого звонил и связывал его с нужными людьми. Понты, конечно, потому что по телефону Проводника можно и местонахождение хозяина определить, и все разговоры прослушать. Но понты или не понты, а укрепилась такая мода в уголовном мире.
Фома Московский – фигура крупная, значительная, поэтому вопрос, брать трубку или нет, перед Босым не стоял. Тем более они лично знакомы и как-то на этапах пересекались…
– Слушаю, Саныч, слушаю, уважаемый, – голос у Босого скрипучий, под стать внешности. Как напильником по стеклу.
– Приветствую, Василий, – в тон отозвался тот. – Мы к вам нашего друга направили, Жору Каскета. Слыхал небось?
– Чего ж не слыхать… Самый молодой «законник». Его лет в двадцать шесть короновали?
– В двадцать пять. Толковый пацан, доверие оправдал. Ты к нему прислушайся, да помоги, если надо…
Босой насторожился.
– А зачем вы его направили? И в чем помогать?
– Да в чем надо, в том и помоги! – раздраженно ответил Фома, не обратив внимания на первую часть вопроса. – Лишнего он у тебя не попросит… И имей в виду, он не от себя говорит, он от всех нас говорит. От меня, от Буржуя, от Шмайсера…