Для апологетики, особенно апологетики «канонизированных» писателей, характерны две принципиальные стратегии. Нередко критики и биографы игнорируют у защищаемого писателя вспышки нетерпимости, отказываются признать его предрассудки как факт. В контексте споров об антисемитизме Достоевского, особенно в «Дневнике писателя», Гэри Соул Морсон назвал игнорирование обвинений в антисемитизме «отрицательной апологетикой»[4]. (Забегая вперед, замечу, что среди недавних примеров «отрицательной апологетики» можно выделить книгу Юрия Ростовцева «Виктор Астафьев», выпущенную в серии «Жизнь замечательных людей» в 2009 году [Ростовцев 2009].) В отличие от прямолинейной апологетики отрицания или замалчивания, в академической среде распространена более сложная ее форма, которая представляет антисемитизм, расизм, ксенофобию как явления маргинальные или окказиональные, как проявления дискурсивности или же публичного поведения, нетипичные для художественного мира писателя. К этой категории, пожалуй, принадлежит глава из недавней книги Евгения Ермолина «Последние классики» – самый глубокий постсоветский текст об Астафьеве[5]. Процитируем суждение Ермолина:
К 90-м годам в творчестве Астафьева, кажется, назрел кризис. Его отпечатки несет литературнопублицистическая деятельность писателя середины и конца 80-х годов. Не ради эпатажа принимается он в это время ругать мужчин и женщин, интеллигенцию и простонародье, грузин и евреев, и русских, обличать и начальство, и подчиненных. То были для Астафьева годы самого радикального самоутверждения, осознания себя как судьи миру и человеку, народам, нациям, власти, стране, своих мнений – как мерила всех вещей, близких и далеких [Ермолин 2016: 37].
Для апологетики характерны попытки представить антисемитизм как одно из типичных проявлений общей нетерпимости населения к Чужому, распространенной в данной культуре или социальной среде в тот или иной исторический период, и потому не заслуживающей особого внимания в контексте творческой биографии писателя. Любая апологетика, и особенно апологетика тех, кто намеренно смягчает противоречия и сглаживает неровности, представляется мне несправедливой по отношению к самим писателям и их творческому наследию. Трудно избежать апологетики в адрес любимых авторов и ставших родными текстов. Но еще тяжелее писать полуправду и жить под бременем недосказанного и замалчиваемого.
В историко-культурном пространстве России, где писатели спорят о политике на страницах ведущих газет, а политики сочиняют стихи в тюремном заключении, авторская позиция по еврейскому вопросу способна не только зафиксировать климат общества, но и гальванизировать общественное мнение. Начиная с 1860-х годов русские писатели играли ключевую роль в артикуляции еврейского вопроса для широкой читательской публики. Высказывания русских писателей против иудаизма, еврейской идентичности и вклада евреев в историю и культуру России не отличались какой-то особенной глубиной и новизной. Суть проблемы в ином: сначала в царский, потом в советский, а теперь уже в постсоветский период антисемитские идеи и антииудейские посылы легитимировались в национальной культуре именно за счет своего соседства (на страницах романов, рассказов, стихов) с глубокими раздумьями о русском народе или же гениальными описаниями русской природы.
Пожалуй, невозможно вообразить исследователя антисемитизма в культуре, занимающего нейтральную позицию. Пафос обличения почти так же неизбежен, как и сознательная апологетика, и я это хорошо понимаю. Тем не менее, исследуя антисемитизм, я стараюсь отдавать должное не только смыслу и значению авторских высказываний в адрес евреев – высказываний порой грубых и примитивных, – но и кодам идеологии и культуры, которые стоят за этими высказываниями. Это и приводит меня, уже не в первый раз, к разговору о русской деревенской прозе.
4
См.: [Morson 1983: 312]. Морсон позднее опубликовал расширенный вариант этой статьи: [Morson 1996].
5
См.: [Ермолин 2016]. Ермолину также принадлежит критический и полемический обзор прозы «деревенщиков», написанный в 1992 году и частично опубликованный в 2011 году. См.: [Ермолин 2011]. См. также эссе Олега Лекманова памяти Валентина Распутина [Лекманов 2015].