Он смеялся.
Каспаров — гений... в шахматах?
Он... хорош! С точки зрения интеллекта таким и должен быть чемпион мира по шахматам в отличие от чемпиона мира по... городкам. Чем дальше, тем больше я ценю Каспарова. Он пропагандирует собой шахматы!.. Корчной задумался и продолжил:
— Нельзя забывать, что каждый чемпион — дитя своего времени. И вот Каспаров — дитя сегодняшнего сумасшедшего времени и своей сумасшедшей страны. Вы согласны с этой концепцией?
— Не знаю.
— Это не я придумал, это доказано. Ведь почему такой интерес к личности чемпиона мира? Есть ведь люди в других видах спорта, добивающиеся отнюдь не меньшего. Но интерес к ним явно слабее. А личность чемпиона по шахматам изучается всеми. Потому что он сын своего времени! Начиная со Стейница, который считал, что он установил навечно законы шахматной борьбы. Он тоже был дитя своего времени, когда и в физике считалось, что все законы открыты,—-и никто не догадывался, что где-то в своей лаборатории работает Эйнштейн.
...Алехин тоже был сыном своего эмигрантского времени. Не мог забыть Родину и в то же время ненавидел Советскую власть.
Он же мечтал вернуться! Котов писал об этом.
Да вы что? Это фантазии агента КГБ.
Котов — агент?!
Не извольте сомневаться! И Котов, и Толуш... В шахматах, как и везде, их достаточно.
Виктор Львович, вернемся к Алехину. Разве он не хотел вернуться после войны?
Никогда! Он всю жизнь как огня боялся большевиков. Керес незадолго до своей смерти рассказывал мне, что перед войной Алехин был в Эстонии и говорил им: «Бегите отсюда быстрее, пока большевики не пришли!..» Ботвинник — еще одно дитя. Прекрасно вписался в систему и так же прекрасно использовал ее для подавления тех, кто ему мешал. Помните ту историю с Левенфишем, когда они сыграли вничью матч на звание чемпиона СССР и Левенфиш законно должен был ехать на известный АВРО-турнир? Но поехал Ботвинник. И, не стесняясь, он пишет в своей книге, что пошел в ЦК и все встало на свои места.
— А Таль?
— Таль? — он задумался.— Ну что — Таль? Талант, умница, но... У Таля были в жизни две женщины, и обе звали его уехать. Но он предпочел быть рабом у Карпова. Жить в СССР, но выезжать.
Приближалось время игры, и я не хотел касаться тем, способных зажечь моего собеседника, а тема «Карпов» была бы самой огнеопасной. И потому я перебил его.
А что случилось в 77-м в Белграде? Спасский мне рассказывал, что первые пять рядов занимали ваши люди и их визуальный пресс был столь сильным, что его голова отказывалась работать на третьем часу игры. И в связи с этим он потребовал организовать для него специальный бокс на сцене, где он находился в момент обдумывания вами хода.
Но выходил он из этого бокса на шатающихся ногах. Я уверен, что он играл в том матче под гипнозом. Он выглядел как ненормальный. Хотя, понимаете, во время матчей на первенство мира происходит много чертовщины; концентрируешься настолько, что уходишь в иной мир, мозг живет в каких-то иных измерениях. Я вообще убежден, что мы связаны со всеми — и с живыми, и с мертвыми. Однажды Спасский не сделал в партии со мной несложный выигрывающий ход. Потом, когда я спросил его: «Почему ты не сыграл конь дэ четыре — эф пять?», он ответил: «Бондаревский не дал мне сделать этот ход». При чем здесь, вроде бы, Бондаревский? Бондаревский давно умер!.. И в Багио однажды я посмотрел на Карпова и вдруг увидел, что передо мной сидит лысый старик. Наверное, таким он будет в старости и я заглянул в его будущее. И странно, уже на следующем ходу он грубо ошибся и сразу же сдался. Много могу вспомнить на эту тему. Вот я заметил, что Карпов как бы прислушивается ко мне, когда я думаю над ходом. Я чувствовал, что он угадывает, над чем я думаю.
Снова произнесена фамилия Карпова, и снова я решаюсь изменить тему разговора, к тому же времени оставалось только на один вопрос.
— Виктор Львович, Борис Гельфанд признался мне недавно, что он рано понял, что шахматы — это искусственный, придуманный мир, и теперь он боится посвятить всю свою жизнь шахматам, а потом почувствовать себя обманутым, прожившим всю жизнь в мире иллюзий.
Мой собеседник надолго задумался, впервые так долго раздумывал над ответом. И ответил:
— Красиво звучит. Нет, на самом деле красиво. Он... прав. Совершенная правда! Этот мир нереален. Но я не жалею. Я не чувствую себя обделенным...
— Виктор Львович, пора. Через пять минут включат часы. В лифте я сказал: «Завтра вы уезжаете, я хотел бы проводить вас».
— Буду рад,— ответил он и, выйдя из лифта, сразу высоко поднял голову и направился в турнирный зал. Его шаг, как и шестнадцать лет назад, был таким же твердым.
* * *
— Сначала я угощу вас кое-чем. Этот шоколад на каждый турнир готовит мне женщина, с которой я живу сейчас.
Я попробовал отказаться, но он сказал:
Я хочу, чтобы вы оценили как профессионал.
Фантастика! Она — большой мастер.
— О да,— рассмеявшись, ответил он,— десять лет лагерей в Воркуте научили ее многому.
Мы сели в кресла друг против друга. Он мягко улыбнулся.
Снова прощаемся. Я ответил:
Надеюсь, не на шестнадцать лет. Он снова улыбнулся.
Шестнадцать лет может оказаться многовато. Хотя известная гадалка в Италии предсказала, что я проживу больше восьмидесяти и умру не своей смертью... И знаете, что еще было интересно? Она сказала, что на моей ладони отсутствует линия судьбы. Что это значит? Что я — человек вне обстоятельств, не подчиняюсь обстоятельствам, не зависимый ни от чего! Свобода — моя естественная среда, и в иной я не выживу. Это еще одно объяснение к вопросу о моем отъезде.
Виктор Львович, у нас в запасе только полчаса, а у меня есть вопросы, на которые ответить можете только вы.
Я готов,— ответил он.
Многим людям в нашей стране важно знать все то, что рассказываете вы. И им, конечно, интересно знать ваше мнение о Карпове.
Лицо его посуровело. Он был явно против этой темы. Потом медленно начал говорить.
— Я бы не хотел, чтобы это интервью было выяснением отношений с Карповым. Я решил больше с ним не иметь дел. И еще после Мерано решил больше с ним матчей не играть. Понимаете, он — государственный человек, политическая фигура в вашей стране, он не вписался в систему, как Ботвинник, его вписали. Это существенная разница. И если я обсуждаю его личность,— значит, невольно вторгаюсь в ваши политические дела. Мне это не нужно. Перестраивайтесь, это ваше дело.
Снова возникла пауза, у него в руках появилась пачка сигарет.
— Помните, в 83-м я согласился играть матч с Каспаровым, хотя мог не играть, когда Кампоманес присудил мне победу за его неявку. Но я решил играть. Я мог снова выйти на Карпова, но я знал, что играть с ним не буду. Я был хорош тогда, разгромил Портиша, как ребенка. Играл и с Каспаровым легко, даже выиграл первую партию... для балды. Он впервые в сегодняшней беседе рассмеялся.
— А почему вы приняли это решение после Мерано?
— Потому что я долго не мог пережить то, что там было. Я убежден, что все, чем располагала советская разведка, было там использовано. У меня нет сомнений, что в первом ряду сидели люди Карпова и с помощью приборов изучали мое состояние. Пульс и прочее. К тому же меня облучали — или в зале, или на даче, где я остановился. У меня в начале матча стали болеть глаза. Никогда со мной такого не было... Я пережил Москву, пережил Багио, но Мерано пережить не смог. Потому и дал себе слово тогда — никогда больше не играть с Карповым матч.
Позднее В. Корчной писал: «В 1981 году в Мерано Карпов «со товарищи» (а было тех товарищей 43 человека, а в конце матча до 70-ти[ 1 ]) заставили меня испытать кошмарное время. Зловещие секреты этого матча ждут новой стадии гласности, чтобы быть раскрытыми. После этого матча, не желая больше никогда терпеть того, что выпало мне в Мерано, я из профессионала постепенно перестроился в любителя. Сейчас у меня нет честолюбивых амбиций. Я хочу играть в интересные шахматы, и мне это удается» (из санкт-петербургской газеты «Смена», 21 августа 1991).
Ну а в Багио что было? Неужели не ясно, что при счете 5:5 надо было сделать черными ничью, а потом закончить матч белыми?
1
Похоже, и это число меранских «товарищей» не окончательное. По словам пресс-атташе советской делегации А. Рошаля, «даже в самом продолжительном «грузинском тосте» не удалось бы в эти радостные для советских шахмат и всего нашего спорта дни назвать всех, кто способствовал этой большой победе» («Спорт в СССР» № 1, 1982).— Ред.