Из записки И.М. Ковальского о состоянии революционных дел на юге России (1 декабря 1877 г.)
[…] Было время, когда всякий порядочный революционер обязан был таскать за собой револьвер и кинжал, но когда дело коснулось факта – мы стали в тупик: что практический человек делает в один прием, для нас это стоило дьявольских усилий. И сказался в нас потомок рудиных и репетиловых. […] Факту нетути, операции никакой, как один распропагандированный рабочий сказал, в том смысле, что не на что опереться. И действительно, мы до сих пор, так сказать, висели в воздухе, оставаясь без почвы под ногами. Правда, мы с плеча, в один прием двинулись было в народ, но сделали это так по-детски, что до сих пор становится стыдно вспоминать об этом нашем фарсе, и до сих пор, вместо того чтобы попытаться сойтись с народом на почве фактов, а не кормить соловья баснями, мы только готовы твердить: кто старое помянет, тому глаз вон; дудки, уже нас больше не заманишь в народ… И мы предпочитаем действовать самолично, без всякой связи с народом, и, таким образом, представляем собою в жизни отрезанный ломоть. […]
Одно слово: ни пава, ни ворона – вот переходный тип русского современного революционера. А между тем, по моему крайнему разумению, революционеры из привилегированной среды и из народа представляют собою нечто вроде отрицательного и положительного электричества, и соединись они на самом деле – наверно, произошел бы взрыв. Но оставим это в сфере гаданий и перейдем к самым фактам. В настоящее время хотя факты эти и не всегда удачны, но их учащенная последовательность показывает, что уже в достаточной степени созрела революционная атмосфера, чтобы слова и мысли наши переходили в дело, объективируясь в реальных фактах. Говорят, что на южной границе арестован громадный транспорт оружия, об этом даже писали в газетах. И что, очень возможно, это не утка, доказывают обвинения некоторых членов «Киевской коммуны»[123] в раздаче оружия крестьянам и печатные воззвания к бунту в виде манифеста «под царской печатью», как выражаются крестьяне. Правда, мы сохранили старые приемы: так же как сначала раздавались запрещенные книги зря, не сообразуясь в достаточной мере со свойствами человека, точно так же стало раздаваться и оружие. В этом обвиняют Дейча*, Стефановича* и некоторых других. Мокриевич[124], который считается, по мнению Гейкена*, главой последних остатков «Киевской коммуны», и здесь успел ускользнуть из рук бдительного начальства. Ловкий малый! Он остался, можно сказать, последним из могикан, а почти все другие арестованы или разбежались за границу. Скажу здесь вместо некролога несколько слов по поводу Дейча. […] Очевидцы говорят, что Дейч хотел было стрелять в Гейкена, когда тот арестовал его, но не успел еще револьвера вынуть из кармана, как был схвачен за руку самим Гейкеном (высшее жандармское начальство в Киеве). Значит, сорвалось! Но Дейчу, впрочем, от этого не хуже, так как он, кроме дела Гориновича*[125], имеет на плечах еще несколько дел, между прочим то, что дезертировал из военной гауптвахты, когда был зачислен в ряды русской армии.
– Его мало повесить! – кипятился либеральный Гейкен. И действительно, был проект его повесить или расстрелять, да только побоялись «ввиду напряженного состояния общества». Вчера в 6 верстах от Одессы, на Скаковом поле, в 7 часов утра, надо полагать, в виде опыта, был повешен уголовный преступник, тот беглый и участвовавший волонтер в восстании славян против турок, а также бывший в гарибальдийском отряде. Я пишу эти строки под впечатлением свежей казни этого человека, удивляюсь только одному: как он при всей своей живучести и страстном желании… умер так, что даже не дрогнул[126].
2. Арест И.М. Ковальского
Сообщение об аресте И.М. Ковальского и его товарищей («Начало»[127]. 1878. № 2)
Из Одессы. В 11 часов ночи, с 30 на 31 января, товарищ прокурора Степанов, жандармский капитан Добродеев, в сопровождении приличного числа нижних чинов, явились на квартиру Воскресенского[128], жившего вместе с Леонидой Мержановой* и Верою Виттен*; в это время в квартире кроме хозяев были: Иван Ковальский, Николай Виташевский*, Александр Алексеев[129] и Василий Кленов*. На требование Добродеева выдать ему так называемое «противозаконное», находившиеся на квартире ответили ему решительным отказом; когда же жандармы, несмотря на протест, хотели приступить к насильственному обыску, то встретили энергическое сопротивление. Ковальский, защищаясь, направил револьвер на Добродеева, но, благодаря осечке, последнему, вместе с другими жандармами, удалось повалить Ковальского на пол. Ковальский все ж таки продолжал борьбу и нанес Добродееву рану кинжалом. Началась всеобщая свалка. Товарищ прокурора Степанов первый струсил, и, пользуясь суматохой, выбежал из квартиры. Во время свалки стоявший в комнате стол пошатнулся, бывшая на нем лампа упала и, разбившись, погасла; среди воцарившегося мрака трудно было разобрать, кто кого бьет и ранит. Наконец, нападавшие жандармы отступили с уроном и поспешили призвать на помощь солдат; оставшиеся на квартире хозяева и их товарищи, пользуясь этим, успели запереться в комнатах. Вскоре затем явился взвод солдат (40 ч.) с ружьями наперевес; командовавший ими офицер, грозя стрелять, потребовал от сопротивляющихся немедленной сдачи. После отказа в этом последовало роковое «пли»; залп выстрелов огласил воздух; пули десятками врезались в дверь; двое из осаждаемых тяжело ранены; находившиеся в запертых комнатах, несмотря на такой варварский прием обыска, с порывистою торопливостью продолжали жечь разные бумаги и выбрасывали на улицу шрифт и разные другие типографские принадлежности. Между тем на улице собралась большая толпа; один из сопротивлявшихся вышел на балкон, и, обращаясь к ней, в страшно-восторженной речи начал объяснять причину возмутительного насилия, совершенного над ними представителями власти. Он говорил о той лучезарной идее народного счастья, за которую русские социалисты, вот уже несколько лет, беззаветно и бесстрашно отдают свою плоть, кровь и жизнь… Толпа воодушевилась речью, но вот с улицы, вверх, по направлению к балкону, раздаются последовательные выстрелы, один из которых метко попадает в оратора, наносит ему тяжелую рану… Толпа в негодовании; отовсюду летит брань на варваров – представителей правосудия, порядка и закона, негодование сдерживалось только присутствием роты солдат, оцепившей ближайшие дома…
123
«Киевская коммуна» – революционный народнический кружок в Киеве, возник в 1873 г. как студенческая коммуна, когда на общей квартире поселились Е. К. Брешко-Брешковская* и др. На квартире происходили сходки радикально настроенной молодежи, целью кружка была подготовка к «походу в народ», который намечался на весну 1874 г. Состав кружка и адреса квартир постоянно менялись, устав и программные документы не были выработаны; большинство участников «Киевской коммуны» были сторонниками бунтарской программы. Среди посетителей были: П. Б. Аксельрод*, В. К. Дебогорий-Мокриевич*, С. Ф. Ковалик*, Я. В. Стефанович* и др. Зимой – весной 1874 г. «Киевская коммуна» стала центром революционного движения на юге России: в ней обсуждались маршруты и планы пропагандистов, готовились поддельные документы, хранилась нелегальная литература. Весной 1874 г. большинство участников «Киевской коммуны» «ушли в народ», квартира оставалась координационным центром движения, куда стекалась информация. Кружок распался осенью 1874 г. после ареста большинства его участников.
125
Николай Елисеевич Горинович в 1874 г. примкнул к киевскому революционному кружку («Киевская коммуна»), «ходил в народ», арестован осенью 1874 г. При допросах дал откровенные показания. В начале 1875 г. освобожден из-под стражи. В июне 1876 г. приехал в Елисаветград и установил связи с местным революционном кружком. Заподозрен в предательстве и приговорен революционерами к смерти. В ночь на 11 июня 1876 г. в Одессе В. А. Малинка*, Л. Г. Дейч и Я. В. Стефанович совершили покушение на Гориновича: он был ранен в голову, а затем облит серной кислотой, но остался жив. Дал показания относительно членов революционного кружка и участников покушения. Как участник «хождения в народ» Горинович был привлечен к суду; на «процессе 193-х» приговорен к ссылке на житье в отдаленные губернии, кроме сибирских, но суд ходатайствовал об освобождении его от всякого наказания ввиду чистосердечного признания и указания своих сообщников. По высочайшему повелению освобожден от всякой ответственности.
126
Уголовный Лукьянов казнен 30 ноября 1877 г., по поводу этой казни кружок Ковальского напечатал специальную прокламацию.
127
«Начало» – нелегальная газета, издавалась в 1878 г. в Петербурге, вышло 4 номера, редактор – Л. К. Бух.
129
Александр Алексеев – нелегальная фамилия, под которой весной 1878 г. жил А. А. Квятковский*.