Когда, две недели тому назад, я подъезжал к аулу, куда мы переселились только недавно, на меня нашло уныние. Это чувство было вызвано мрачным, непривлекательным видом аула. Смотря на него, я невольно вспомнил с удовольствием прежний наш аул, в котором провел столько отрадных дней. Вспомнил ближайший лес, куда уходил я за орехами, речку, где купался я часто, мельницы, под которыми мне неоднократно приходилось лазить за рыбою; вспомнил те вишневые и грушевые деревья, которые росли в маленьком нашем саду, прилегавшем к нашей сакле.
Ничего подобного не замечал я в новом нашем ауле. Я не видел в нем также и того довольства, которое заметно в аулах по дороге от Владикавказа. Проезжая через них, я видел большие гумна, наполненные огромными скирдами пшеницы; видел на речке множество мельниц, весьма порядочных; видел дома европейской постройки, покрытые черепицей, и маленькие, аккуратно содержимые садики перед этими домами. Словом, видно было по всему, что там жители стараются обставить свою жизнь по возможности лучше, удобнее.
А тут представились только жалкие сакли, мрачно глядевшие своими одиночными окнами из-под соломенных крыш. Сколько я ни старался, не мог увидеть ни одного деревца — и увы! — ни одного гумна со скирдами, как в соседних аулах.
Когда я въехал уже в аул, мне стало еще грустнее, потому что ближе присмотрелся к саклям, лепившимся по обеим сторонам улицы. Сакли почти все были плетневые, вымазанные или глиною, или же коровьим пометом. Мне казалось, смотря на них, что если подует порядочный ветер, то он разнесет их по полю со всем домашним скарбом.
Улица, по которой я ехал, была пуста, и, казалось, весь аул вымер. Только несколько дворняжек, растянувшись посреди улицы, грелись на солнце. Увидев мое приближение, они кинулись мне навстречу, причем одна из них вцепилась в хвост моей лошаденки и вырвала клок волос.
Два маленьких мальчика, а может быть, девочек — не могу утвердительно сказать, потому что костюм их был неопределенный — копались в лужице, образовавшейся от вчерашнего дождя. Они усердно лепили горки из грязи, но, увидев мое приближение, бросились бежать, оставив свое занятие, и очутились в ближайшем дворе. Куры с цыплятами в чем-то копались, да прошла с кувшином какая-то женщина, — вот и все встречи при въезде моем на новое местожительство.
Наконец, по указанию одного мальчика, я достиг нашего двора. Двор этот мало отличался от соседних дворов, по величине и по конструкции; две сакли, из которых одна о двух помещениях: одно называется «уат», а другое «тавдганан». В уате, как это и всегда бывает, помещаются женщины; тут же на нарах вдоль стены возвышается один на другом тюфяки, затем, выше, одеяла и, наконец, все это завершается подушками. Вдоль стены противоположной двери всегда во всяком уате красуется «синтаг» (огромная койка, которая заменяет также и диван); за синтагом на нарах вдоль стены расставлены сундуки по порядку своих размеров. На стене же этого помещения часто висят доспехи хозяина, как, например, ружье, шашка, пистолет.
Назначение всякого тавдганана то, чтобы это помещение, которое всегда прилегает к уату, согревало зимою семью от холода, для чего в тавдгананах всегда устроена печка или огромный камин. Тавдганан не нововведение между осетинами: он с давних пор между ними распространен. Летом тавдганан служит складочным местом всякого домашнего скарба, и в эту пору года живут в нем редко. Но за неимением другого помещения, более удобного, я поселился в тавдганане, причем, вместо мебели окружают меня всякого рода кадки и другие принадлежности домашнего обихода.
Необходимая пристройка всякого осетинского жилья есть «хадзар». Хадзар служит с одной стороны кухней, с другой — помещением работников у узденей. Что же касается до хадзаров у чернолюдья («сау адам»), то они служат помещением всей семьи в продолжение дня. К хадзару нашему лепится плетневый курятник, в котором живет два десятка кур, надоедающих мне своим кудахтаньем. За курятником тянется навес для арб («ордондон», что в переводе значит место для арб). Кунацкой у нас не оказывается, между тем как кунацкая составляет также почти необходимую пристройку всякого порядочного двора. И все это окружено плетневой низенькой огорожей. А другие и того не имеют. Вон, например, напротив нас живет Кази, так он со всею семьею помещается в одной маленькой плетневой сакле. У него нет стойла и даже курятника, как у других, и одинокая сакля его торчит почти посреди улицы без всякой огорожи…